Краткая история Даугавпилсского театрального дела (1856 –1963 гг.)
( Судьба загубленного театра)

В который раз ругаю себя и задаю вопрос: зачем ввязалась я в это театральное повествование? Отстаю безбожно от настоящего хода жизни, едва узнаю какую-нибудь подробность, прочувствую её, обживу и свыкнусь с ней – бах! словно выстрел из-за угла, и вся моя постройка на кусочки рассыпается, всё становится не нужно и не так.
    Вот, для чего снова пишу я эту историю, вернее  - для кого?
То с распростёртыми объятьями принимала жителей Прибалтики Англия. Теперь объятья для них открыла Германия, а за нею и Австрия. Город катастрофически пустеет: кончил 12 классов, - за бугор. Кто читать – то будет, кто примет у меня эстафету по хранению моего достояния, гордости и опеки? Вопросы, вопросы, вопросы…. И нет на них ни у кого ответа…
      А копировать материал так, как он был записан в 2007 году – уже нельзя – столько нового понаоткрывалось!  И только одно в статье незыблемо – история открытия в Динабурге –Двинске – Даугавпилсе, в захолустном маленьком городке, профессионального стационарного частного театра в середине 19 века. И личность его создателя Гагельстрома.
   Начнём, пожалуй, а Николай Иванович?
Жил-был на свете полковник Гагельстром, по профессии военный, по должности – инженер Динабургской крепости. Происхождения немецкого, а душой – русский, чудаковатый и щедрый. Крестился в православную веру (а иначе и военным бы не стал), при крещении получил имя и отчество – Николай Иванович. Больше всего на свете любил театральное искусство. И жене, ставшей после крещения Матильдой Егоровной, сумел передать любовь свою. Когда-то в молодости играл в любительских спектаклях, а тут задумал городу подарок сделать. И в 1856 году, через неделю после Пасхи (а было это 29 апреля) в центре города, поближе к Двине, на улице, что носит в настоящий момент название Театральной, глазам прохожих предстало новенькое здание. (До сих пор только заезжие гастролеры развлекали изредка жителей уездного городка, которые давали представления в сараях и большинством на польском языке). Маленький заштатный городишко, вечно утопающий в грязи, залитый весенними паводками, с плывущими по сточным канавам нечистотами, и вдруг – театр! Нарядное, солнечного цвета двухэтажное здание, всё в сирени и фонариках. В Витебске ( а Динабург относился к Витебской губернии ( нет такого театра, в Риге театр русской драмы открылся только в 1882 году, то есть 26 лет спустя. А  тут  - вот он – сияет светом и новизной.  А уж внутри театрика всё было устроено просто великолепно – бархатная обивка, хрусталь и позолота, великолепная машинерия и уютные гримуборные для артистов.
    Поскольку военным воспрещено было по положению иметь театр, то здание было оформлено  на В.Я.Оберского. Но содержался театр на средства  Николая Ивановича.
Он вложил в театральное дело всё своё состояние,  да и состояние жены, скорее всего, пошло туда же. Будучи художественно талантливым человеком, бывало, и декорации сам писал.
А когда ставили оперу Вебера «Волшебный стрелок», порою сам становился и за дирижёрский пульт. Оборудование и костюмы заказывались в Риге, Варшаве, Петербурге, Берлине и Париже. Он сам за ними и ездил. Пресса ( а она с тех пор мало изменилась) это событие постаралась не заметить, не отреагировала никак. И осталось б оно тайной, если бы…если б на первое представление Николай Иванович не пригласил из России саратовского актёра и антрепренёра Петра Медведева с товарищем. Только благодаря Медведеву событие сие  получило огласку.  Как? Да очень просто.
     Пётр Михайлович был очень дотошным человеком и все события своей театральной жизни аккуратно, день за днём, заносил в дневники. Да не как уездная барышня: с охами да ахами и ничего толкового, а профессионально, правдиво, со знанием   дела, о котором сообщал, без фальши и пустых фантазий. И дневники его, к счастью, не пропали, а были обнародованы в виде маленькой книжечки, которая хранится в  Санкт – Петербурге и по сей день.
Театр Гагельстрома, ради которого он иногда запускал и основные свои обязанности, просуществовал почти 50 лет. В год своего 70-летия Гагельстром сложил с себя полномочия по участию в городской жизни, а через год, в 1883 году, его не стало. Управление театром приняла на себя Матильда Егоровна  вместе с Владимиром Трейтером – приёмным сыном и зятем одновременно (он был мужем дочери Гагельстрома – Амалии). Но они не были так одержимы, как Николай Иванович, любовью к театру, да к тому же не женское дело было тянуть неподъёмный воз в гору – требовали постоянных вложений и ремонт здания, и покупка новых костюмов, и сбережение старых декораций. Дела шли всё хуже, а после смерти Матильды Егоровны и вовсе всё обветшало. После смерти Трейтера  в 1907 году комиссия признала помещение непригодным и опасным для жизни горожан, и отдали его под склад. К тому времени труппа театра потихоньку перекочевала в театральное помещение при Рижско-Орловской железной дороге, где вскоре был выстроен и настоящий театр (там, где и сейчас находится бывший клуб железнодорожников). А в 1914 году по недосмотру ли, по поджогу ли, Гагельстромовский театр и вовсе перестал существовать, сгорев до  тла. Только улица хранит память о великом почине гражданина и человека.

В конце 1946 года в театр прибывают актриса Лидия Радченко с дочкой Светланой. Они в театральной истории сыграли немаловажную, по-своему  значительную роль. Следом за ними в театр назначается Б.Г.Рощин. И театральная история делает опять крутой вираж.
           Борис Германович Рощин  - уроженец Риги. В своё время уехал учиться в Петербург. Революционные события не дали ему возможности после окончания обучения вернуться в родные края. И только после окончания войны такая возможность ему представилась. Рига направила сильного и знающего режиссёра в новый, никому пока не ведомый театр.
Маленького роста, взрывного темперамента, экспрессивный и богатый на фантастические изыски, он очень быстро сумел сколотить и воспитать в своём духе основное ядро, костяк театра – мобильный, послушный его воле, где каждый участник занял свою театральную нишу. Они же повели за собой остальную, без конца перетекающую, как морской прибой, массу временщиков.
      Вместе с Рощиным в театре появляются: дирижёр Прейзнер Михаил Яковлевич и художник Зирнис А.К. ( Зирнис оставляет в Риге престижный театр и обосновывается в глубинке, разумно предположив – лучше первым в Неаполе, чем вторым в Риме).
Рощин по природе своего дарования тяготел к музыкальным жанрам, и все свои спектакли строил как народные лубочные картинки: с музыкой, песнями, танцами, массовыми гуляниями. Так была решена и драма Островского «Гроза». Её показали в Риге и за эту постановку Рощин и Зирнис  были представлены к званию «Заслуженный деятель искусств Латвии». А Фаина Зиновьевна Валицкая, сыгравшая в пьесе роль Кабанихи – матёрой, дремучей «хранительницы» старых устоев и порядков, не допускающей даже мысли о переменах и нововведениях,  получила звание «Заслуженной артистки Латвии».
     Хоть власть и поменялась, но задачи театра остались прежними: дать зрителю полноценный отдых после бомбёжек, кровопролитных боёв и потери родных и близких. И Рощин прекрасно с этой задачей справлялся.
        В 1947 году он поставил три грандиозных, зрелищных спектакля: «Любовь Яровую», «Славу» и «Мирандолину», два из которых были насыщены песнями, шутками, танцами. И ничего, что зрители сидели в зале в валенках, а хлопали ладошками в варежках, и все дружно выдыхали из смеющихся ртов облака пара – они оставались довольны стараниями актёров и трудами обслуги.
      Для постановки «Мирандолины» были приглашены  композитор Сидоров  (Гольдониевский спектакль «Трактирщица» задумали сделать как оперетту) и постановщик музыкальных спектаклей Гофарт В.Я. –заслуженный артист  Грузии.  Тогда-то и  взошла звезда Кати Изюмовой. ( Если помните, её в театр направили суфлёром .Уже на второй постановке Катя получила маленькую рольку вдовы Аннушки в « Бедность не порок», потом – зенитчицы Нади в Симоновской  «Так и будет», и пошло –поехало). А тут нужна была молодая, неизвестная никому, поющая и красивая актриса. Выбор пал на Изюмову, обладательницу сильного, природой поставленного голоса. Её заново учили ходить по сцене, танцевать, носить длинное платье, не запутываясь в подоле, смеяться и дразнить своего бесхитростного слугу Фабрицио. И судя по надписи балетмейстера Владимирова на Катиной программке, она прекрасно справилась со своей задачей. И отдала руку и сердце не только Фабрицио, но и Саше Егорову, исполнителю этой роли. Гастроли в Риге прошли не менее успешно, чем у себя дома, а театр получил молодую, поющую, характерную актрису.
     В том же году в театр приехало целое семейство Фариновских,  в историю театра вписавшее свою, немаловажную страницу. Николай Владимирович Фариновский с женой Анной Иосифовной, балериной, и его родная сестра Ольга Владимировна со своим мужем Валерианом Скибинским,  которого все работники любовно звали Валей. Ольга Владимировна обладала большим и разносторонним талантом, Валя был замечательным инженером, умудрявшимся при скудности технических средств создавать на сцене какие-то немыслимые эффекты, но об этом чуть попозже.
Следом за ними перебирается в Даугавпилс из Витебска (о, сколько талантов нам Витебск подарил!) отслуживший всю войну молодой актёр Наум Альтшулер. Он был не только замечательным товарищем и умелым артистом, но ещё и поэтом – сатириком, создавшим целую галерею дружеских шаржей на своих коллег, писавшим коротенькие басни обо всём, что вызывало его насмешку. Актриса Елена Чёрная позвала сюда удивительного Боречку Хмельницкого – чистого, наивного, с кристально-правдивой и доброй душой. В том же 1948 году появляется и ещё одно лицо, без которого не создалась бы и не вышла наружу история театра. Это Верочка Ивановна Вейнбаум, которую привела в театр Катя Изюмова, и которая так полюбила своё новое место работы, что осталась ему верна, не только до закрытия, но и вернувшаяся в него после второго возрождения. Обладая отличной чёткой памятью, и добродушием по отношению ко всем с кем работала бок обок, Вера Ивановна помнит не только имена, но и основные черты актёрского дарования каждого артиста.
Вот так и сколотилось Рощинское ядро, а вокруг него – окружение: Гостева, Королёва, Чёрная, Коренева, Сайков, Сазонов, Гусев, Сергеев. Малиновский, Новикова Клава и многие другие.
     Немного в стороне от них обозначились три фигуры, каждая со своим  секретиком. Отличный актёр Александр Врубель – красивый, колоритный, с художественной кистью руки, пригодный на классические роли. Одна беда – русская беда – за воротник закладывал непомерно. Уж и на вид ему ставили и предупреждали, и последний с предупреждением выговор влепляли, затихнет на время, и снова сорвался. Ему многое за талант прощали. Дочь его за приезжего театрального деятеля Успенского вышла замуж, рос возле деда внук Игорь, который продолжил дедову традицию, только не в актёры, а в режиссуру подался. Это его драматический кружок стал первым «Народным театром» ещё в 1974 году, а из него двое «настырных» дожили до исполнения своей самой заветной мечты всех актёров старшего поколения – возрождения современного театра.
                 Самым же сильным актёром за всю описываемую мной историю, был Дубравин С.
Появился он, судя по программкам, в том же 1948 году, а после отъезда Рощина так же незаметно растворился – никто не знает – куда. Но в своём даровании он был уникален. Где брал он такую простоту в своём поведении, чем подкупал зрителей, неведомо, но его словам внимали, дыханье затая, с горящими от восторга глазами, веря каждому жесту, каждому шагу – позови, помани он за собой – не задумываясь, без оглядки, что на крыльях полетели бы, куда поведёт. Такая сила, такая естественность жила в его действиях!
     Хороша была во всех проявлениях и Ольга Скибинская. Она могла всё: нашептать отчаяние, заразительно засмеяться,  заплакать горькими слезами, соловушкой залиться, свернуться старушенцией сгорбленной и проплыть легкокрылой павушкой. И спеть. И сплясать. И высокомерно глянуть, что мороз по коже.
     Третьим же сильным, убедительным актёром в Рощинскую пору был Алексей Озеров. В то время самым почётным считалось сыграть Ленина в какой-нибудь революционной агитке.
И Озеров дважды удостоился этой чести. В спектакле «Семья» - молодой Ульянов, А в «Кремлёвских курантах» - руководитель страны. Правда, вот чего не пойму – такие актёры уже недопускались к отрицательным ролям, а Озерову прекрасно удалось сыграть палача – фашиста Розенберга в Симоновских «Русских людях». А так – верные партийные эмиссары, положительные мужья, Фердинанд в «Коварстве и любви» Шиллера, Чацкий в «Горе от ума», словом, очень и очень заметные роли. И пользуясь своей такой востребованностью и незаменимостью, Озеров пытался посягнуть на  святое – он всячески пытался  навязать Радлову в его блистательной постановке «Гамлет» себя…….на главную роль. Ему и в голову не приходило, что Радлов, Яковлев и Анна Дмитриевна поклялись в любых условиях поставить «Гамлета» так, как они его задумали. И Озерову в этой отчаянной клятве узников концлагеря места не было. А после внезапной смерти жены Радлова – и тем более.
     Вернёмся назад, так как время Радлова ещё не пришло. В театре и умах актёров ещё царит Борис Рощин. Фантазёр и мечтатель, строгий и не принимающий никакой расхлябанности. Театр – храм, и отношение к нему должно быть святым.

Когда Рощин покинул театр, вот где пошла драчка тихая за «престол». Вот где разгулялись страсти. Режиссёры сменяли один другого, то выписывали чужих (как Торского – режиссёра Калужского театра), то меняли своих; попеременно главным становились то Беляков, то Медведев,  и в сладкий миг в 1957 году Фариновский становится  и.о. главного. Ненадолго.
    Пять полноценных насыщенных лет вёл Борис Германович Рощин кораблик свой одному ему ведомым курсом, но даже, несмотря на подаренное в 1949 году звание «лучшего провинциального театра», Риге дублёр в провинции был не особенно нужен. И  Рощину предложили возглавить запущенный театр Музкомедии. Какой же режиссёр откажется от повышения? Да и в отношении репертуара – свободы больше. Никаких  тебе агиток, комедия, оперетта – выбирай и ставь любое.  (По сообщению Светланы Бровченко, он перевернул весь театр с ног на голову, перетряс всех исполнителей, дисциплинировал оставшихся состав, и на первые его представления народ повалил валом – в отличие от предыдущих лет, когда в зале не собиралось и половины зрителей). Но его единомышленники и верные помощники за ним в Ригу не поехали. Ни Зирнис, ни Прейзнер. Своему театру они остались верны до конца.
           Шумный, горячий как гейзер, взрывной Рощин покинул театр и он стал тихо тонуть, хотя и пьесы ставились ничуть не худшего содержания и помощники остались все те же – интерес к театру стал затухать. А тут событие в масштабе страны снова встряхнуло всё население – умер Сталин. И из лагерей на свободу стали выпускать актёров и режиссёров, в общем-то ни в чём не виноватых, а просто жертв подозрительной военной обстановки.
И тогда послала судьба городу Даугавпилсу необыкновенный подарок.
      Невинно осужденный режиссёр с мировой известностью Сергей Эрнестович Радлов тут же очутился на Московской бирже, откуда враз был увезён нашими ходоками за «приличным товаром» - они на биржу поехали от отчаяния, надеясь найти приличного режиссёра.
Дело было в том, что супруга Радлова, Анна Дармолатова, была страстным шекспироведом. Она делала прекрасные переводы его произведений, стараясь не изменить ни единому слову великого драматурга. Заразила своей любовью и мужа. До войны он успел поставить        «Короля  Лира» с Михоэлсом в главной роли. Михоэлс оттрактовал главного героя по своему, Радлов деликатно уступил Соломону, за что и поплатился – вся слава досталась актёру, а про режиссёра «скромно» умолчали. Та же участь ждала Радлова и при постановке «Отелло», где в роли мавра засверкал Остужев, и снова – о режиссёре ни слова. Он успел создать третий спектакль – «Гамлета» с Николаем Крюковым в главной роли – война смешала все карты в его судьбе и в судьбе его театра. Когда началась блокада Ленинграда, его театр просто «забыли» вывезти. Потом спохватились, полумертвых актёров вывезли из полыхающего города и отправили поправлять здоровье в Пятигорск. А в это время серая лавина фашистов беспрепятственно катилась к Кавказу – захватить все ресурсные места  и перерезать снабжение нашей армии топливом. И, несмотря на просьбы Радлова – эвакуировать театр дальше, местные стратеги обругивали режиссёра: « Не сейте панику, ничего страшного не происходит». Театр продолжал свои постановки, когда в город вошли немецкие войска. А когда немцы поспешно бежали из тех мест, погрузили актёров и режиссёра с декорацией в придачу в теплушки и перевезли в Запорожье. Радлов героя из себя не корчил, ставил спектакли и в Запорожье.  И люди местные,  которые видели эти спектакли , и через 50 лет вспоминали их как нечто необыкновенное. Дальше – больше. Весь персонал перевезли таким же способом в Берлин, где не без помощи Ольги Чеховой, Радловцы были представлены  фюреру. Потом в здание, где находилась декорация и часть актёров, попала бомба, и всё погибло. Радловых переправили во Францию, на Лазурный берег, - так как  оба страдали туберкулёзом. Там их подлечили, а когда закончилась война, оставшиеся актёры вместе с Радловым тотчас обратились в Советское посольство – дать им возможность вернуться. Им  посулили златые горы, но прямо с трапа самолёта –  в воронок и в Гулаг.
               За Радлова походатайствовали его ученики: Черкасов и Бабочкин. Единственное, чего добились – помещение супругов в самый «мягкий» по режиму лагерь «Волголаг» в посёлке Переборы. Там к Радлову и попал в коллектив театральных работников Вася Яковлев, из последних учеников Станиславского, актёр Калининского театра. И вместе с Радловым начал готовить роль Гамлета. Только сыграть принца датского ему не пришлось -  в самодеятельном театре зависть застила глаза заключённым, начались интриги, а тут еще и Анна Дмитриевна скончалась от сердечного приступа. Радлову не позволили проводить её в последний  путь. Сокамерники вытащили вечером его из петли, а театр их разогнали. Так подробно я рассказываю про Радлова, чтобы было понятно – сколько мытарств перенёс замечательный режиссёр.  А всего-то навсего за то, что любил Шекспира  и хотел ставить только его.  Встретив в Даугавпилсе Васю Яковлева, Радлов решил: «Гамлету» - быть! И «Гамлет» - стал!
Все, кто видел тот спектакль, с придыханием, с загорающейся в глазах зарёю, начинают заново проживать тот прекрасный миг! Некоторые и по нескольку раз ходили, в душе надеясь:
- А вдруг сегодня, ну вот сейчас. Может. В самую последнюю минуту….отклонит твёрдая рука принца разящий клинок….бывшего друга…
Так велико было обаяние никому доселе незнакомого актёра. Так сильна была вера людей, что Гамлету удастся, наконец, победить зло…
       За год Радлов успел поставить 5 спектаклей: разно жанровых и неравноценных, но всё равно – с рукой мастера знакомых. Драму, водевиль, пикантный пустячок, трагедию и сказку. И вот что странно: все местные актёры удостоились сыграть у Радлова в одном, двух, трёх спектаклях. И только весельчак, балагур, сатирик и поэт Альтшулер сыграл во всех пяти постановках и роли получил такие же разноплановые. Как бы Радлов в массе всех актёров признал за Альтшулером подлинный талант.
       А  Яковлев?  За 3 года пребывания в театре сыграл одиннадцать ролей. Каждый режиссер стремился заполучить его в свой спектакль. На Яковлева народ шёл. И роли-то не проходные, не маленькие: Нил в  « Мещанах», Сафонов в «Русских людях», Рабачов в « Светит да не греет», Лука в « Любовь на рассвете», Манелик в «Человек и волк», Рыбаков в «Кремлёвских курантах», монах в «Разоблачённом чудотворце» и Паратов в «Бесприданнице». 
     Чтобы больше не возвращаться к судьбе удивительного актёра, надо сказать, что в 1956 году Радлов, будучи уже режиссёром Рижского театра Русской драмы ( переманили – таки и его) позвал Яковлева со Старжинской в этот театр. Они много и успешно играли в театре до самой кончины Яковлева, но триумфа, похожего за роль Гамлета, Василию Гавриловичу испытать не довелось. То же можно сказать и о Радлове. Здесь он был досмотрен и обласкан товарищами по цеху. В Риге – одинокий, никому не нужный старик, с двумя инфарктами на счету, у которого впереди ничего кроме работы не маячило. У него даже собственной комнатушки не было. Кто-то пустил его в проходной коридор, где стоял старенький диванчик, и где не было даже малюсенького окошка. Останься он у нас – возможно жизнь его продлилась спокойно… Впрочем, и в таких условиях он сумел рассказать миру и людям своё всё…

В продолжение темы статья О.Корниловой о осветителе и  фотографе Даугавпилсского театра Леонарде Лапинском.

Свет далёкой звезды.

Лёня, Леонид, Леонард. Леонард Леонардович Лапинский. Как только ласково и уважительно не называли его все те люди, с кем мне доводилось говорить о нём и вспоминать, выстраивая по кусочкам по капелькам его немудрящую, но такую цельную и достойную карьеру.

Сколько живу здесь, в Даугавпилсе, столько слышала от людей одну и туже рекомендацию: «Спросите Лапинского, узнайте у Лапинского, да вы посоветуйтесь с Лапинским».  Дело касалось фотографических приёмов и техники исполнения того или иного снимка. Да, но всё недосуг было. Так и прожила бы всю жизнь рядом с именем, не видя адресата, если бы не подготовка к 150-летию создания театра. Выбираешь статьи из газет, а там «фото ЛАПИНСКОГО». Переснимаешь фотографии из архива Веры Ивановны Вейнбаум, а они все выполнены Лапинским. Фото из альбома Валеры Бескина – опять Лапинский.
Ясным, очень тёплым днём, 26 апреля 2004 года иду пешком на Гриву, где в небольшом домике проживал знаменитый театральный фотограф и постановщик света.
Захватила с собой уже готовый первый альбом и показываю что удалось собрать. Он рассматривает каждую фотографию, называет всех, кого помнит, гладит снимки лёгкой рукой и чуть не плачеи от радости, что видит снова всех, кого когда-то запечатлел для работы. Глаза под сильными очками – он уже очень плохо видит: шутка ли, столько лет печатать снимки под красным светом фонаря, ретушировать, глядя на яркую лампочку, а ведь ещё и основная работа – он зав. электроосветительным цехом, все спектакли обслуживаются им безукоризненно, чётко и без сбоев. Кто видел его спектакли, кто помнит концерты в театре, когда он уже был закрыт, кто смотрел выступления гастролёров, могли высказать любые претензии к проводимым мероприятиям, кроме света.
Освещение, световое решение спектаклей, грамотная работа этой службы была отлажена раз и навсегда. А руководить всем ходом постановочных включений приходилось из подвала, только по радио слыша развитие театрального действия. И ни опозданий, ни заскоков вперёд по времени никогда не случалось. Многие люди рассказывают о том, какого взрывного темперамента был режиссер Борис Германович Рощин – он мог и кричать, и ногами затопать, и со сцены нерадивых выгнать. И, когда обиженные ему же и жаловались на его бурную реакцию, он, слегка поостывший, пояснял:
- Смотрите, я когда-нибудь делал замечания Лапинскому? Нет. А почему? А потому что у него в работе нет прохладцы, ему не надо несколько раз твердить одно и тоже, он прекрасно понимает, в чём его задача и выполняет её чётко и аккуратно. А если вам приходится твердить ваши задачи по сто раз – так уж терпите и мои взрывы, и мои крики.

Мечта сбылась.

А фото? Ну, это же была мечта детства. Он подолгу простаивал у витрины магазина, там, где выставлены были аппараты различных фирм и мечтал о том часе, когда у него появится свой собственный. А что бы мечта превратилась в явь, нанимался на работу и буквально по сантимчику откладывал необходимую сумму. И сколько же радости было, когда, заплатив необходимую сумму, стал обладателем своего собственного фотоаппарата. Ну, уж и снимал всех подряд, у кого только желание было позировать начинающему фотографу. Фотокарточки печатались маленькие, на размер нашей визиточки, но даже на самых первых пробах было видно, что за работу взялся мастер.
Всё его детство, юность, зрелость и вся жизнь прошли на Гриве, и оставил он на память фотографии потомкам всех своих друзей, знакомых и друзей своих знакомых. А уж когда пришла пора шагать в армейском строю, запечатлел Лёня на маленьких снимках чуть ли не день за днём армейские будни: подъём, построение, зарядка, столовая, сплав леса, вольтижировка на конях, обход постов, приезд гостей, все виды обмундирования, отдых.
Эта последовательность и скрупулёзность сохранилась у него и тогда, когда он стал фотографировать актёров своего театра. До 1950 года в театре это проделывал Павлюкевич, один из городских фотографов довоенного и послевоенного времени. У него, скорее всего, и проходил техническое обучение Лапинский, а уж глазомер и чувство света у него было врождённым.
В который раз я пересматриваю его снимки и поражаюсь этому чёткому желанию запечатлеть дотошно каждый миг театральной жизни. Непросто в который раз заснять сцену из спектакля, но и показать в развитии репетиционные моменты. Вот два сильнейших актёра: Н.Демидов и М.Серженко готовят сцену объяснения отца и дочери из спектакля «За окном». Пока ещё не в сценических костюмах. А Лёня фиксирует перемены в настроениях, позах Николая и Маши – поворот головы, наклон, на Машином лице проступает нежность к своему любимому родителю. Создаётся впечатление, что видела живую картинку, а не статуарный снимок. А как Мороз прикуривает сигарету! Дымок визуально стелется по лицу, спичка загорается маленьким фитильком, и ощущение движения не покидает вас. И тот же Мороз зашёлся в гневном крике, и вы не только видите, но и слышите этот яростный крик…

История в фотографиях.

Но пора проснуться от наваждения! Экое талантище! Вся комнатка, где мы сидим, завешана любимыми увеличенными снимками. Они с ним всегда, они окружают его и живут нестареющими наблюдателями его угасающей жизни.
Леонард Леонардович ставит передо мною большой ящик.
- А это мой так называемый мусор.
То есть то, что было им забраковано или просто не роздано тем, для кого предназначалось. Можете выбирать для себя всё, что Вам понравится.
А мне нравится всё. И фотографии ещё неведомых актрис, актёров, детей, старушек, рабочего места самого Лапинского, сцены, декораций, городских улиц, любимой речки Лауцессе, ночной грозы над домами, пушистого снега, мальчика с велосипедом, лунного пейзажа… Леонард Леонардович, передавая мне очередной снимок, легонько прикасается своей сухой ладошкой к моей руке – ладошка прохладная…
Он передаёт мне программки спектаклей – он их все бережно сохранил, на них закреплена история всей его трудовой деятельности – и спасибо, спасибо ото всех режиссеров, с которыми он сотрудничал.
А пока я набирала полные руки фотографий, он рассказывал своим неторопливым говорком всю свою биографию начиная с детских лет и до того момента, когда пришлось расстаться со своим любимым домом – театром. Стали побаливать ноги, попросил себе помощника, что бы не так часто приходилось подниматься наверх в осветительные ложи, но директор наотрез отказала ему. И тогда он унёс домой свою трудовую книжку, в которой была всего одна запись места работы – театр.
Знаете, что больше всего поразило меня, когда я после этой встречи стала искать о нём в городской прессе материалы? Ни одной статьи! Лишь когда был помещён снимок трёх кружковцев, снявших фильм на местную тему, на снимке увидела Лапинского, проверяющего качество снятой плёнки. И точка. Было полно снимков за подписью «Фото Л.Лапинского». Но о нём самом – ни слова. И только в 1995 году Борис Лавренов написал о нём первую статью.
А пока я занималась пересъёмкой данных мне фотографий и программок, он ушёл из жизни, светлый человек, как бы последним жестом добросердечия завещавший мне хранить историю театра, которому он отдал все силы, любовь и привязанность. И если у каждого из людей есть своя миссия на земле, то Лёня Лапинский эту миссию выполнил.
Вглядитесь внимательно в его фотографии. Они полны не только света, которым мастерски распоряжался Лапинский, но и тепла его души. Кого бы он не снимал, актёров ли, маленькую девочку или старушку в косынке, вазу с гладиолусами или кабинет физиотерапии – он так любит и уважает объекты своего творчества, что не позволял себе снимать их халтурно, абы как, нет, он хочет и нам показать, как неповторим самый простой человек, самый невзрачный цветок, самое рядовое явление природы. Надо лишь суметь взглянуть на них пристальней.
Именно благодаря фотографиям Лапинского, история театра приобрела такое зримое, подробное лицо. Поговаривали, что если Лёня не хотел чего-то снимать, его никакими способами невозможно было заставить это сделать. Ну и правильно, никакими приказами невозможно вызвать у человека любовь и сострадание. И как когда-то режиссеры, я говорю: «Спасибо Леонард Леонардович, за ваш титанический труд, за ваше неравнодушие, за наблюдательность и приметливость! Спасибо за то что в последние часы жизни вы нашли в себе силы встретиться со мной, передать мне эстафету памяти».
…Теперь у меня не один, а пять альбомов с фотоснимками актёров и актрис. Есть полный список работников прошедших через театр, полный список театрального репертуара. Пусть маленьким ручейком, но всё же притекают ко мне всё новые и новые снимки. Радуюсь каждой новой находке, благодарю людей, сохранивших хотя бы один снимок. И вот уже настоящий музей Лапинского находится у меня дома. И моя ему благодарность – самодельный альбом, в котором постараюсь рассказать о жизни удивительного мастера, о его друзьях и коллегах по службе – машинисте сцены Антоне Чиблисе, художнике-декораторе Саше Форстере, о Владимире Рекшне, о верной  и надёжной спутнице жизни Лапинского – Монике Викентьевне. И ещё об учениках, которые проходили его школу охотно и добросовестно. А самый главный – Ваня Кузмицкий, много лет работавший в городской газете фотокором.
Свой рассказ хочу завершить двумя отзывами режиссеров, которым больше всего довелось работать с Лапинским:
«Зав. постановочным цехом Лапинский! С хорошим светом! Вы «луч света» в тёмном царстве «Бойкого места». Поздравляю! Ваш Б.Рощин. 13.1.48 г.».
«Дорогой Лёня! Уже много разных спектаклей осветили мы с тобой за эти 17 лет. И вот ещё «Мачеха»! спасибо, дорогой, за твой творческий труди в этом спектакле! Поздравляю с премьерой! Николай Фариновский. 1.5.1963».

Ольга КОРНИЛОВА

Непревзойденный «Гамлет» на Двинской сцене.

55 лет назад, 29 мая 1954 года, «Гамлет» шагнул в историю с нашей, даугавпилсской сцены, и оставил неизгладимый след в душах зрителей, благодаря какой большой беде наш город получил этот роскошный подарок судьбы! Как все в этом мире переплетено и перепутано.

Три человека, случайно встретившись за колючей проволокой «Волголага», дали себе клятву поставить «Гамлета», где в основе будет поэтический перевод Анны Радловой, режиссура — Сергея Радлова, а Василий Яковлев сыграет Гамлета. И заговорщики дружно взялись за дело. Шекспировед Анна Радлова еще и еще раз сверяла каждую букву, каждое 'олово перевода с текстом самого Шекспира, стараясь не потерять ни одного смыслового оборота, ни единой паузы в шекспировских речах. Режиссер, всемирно известный своими постановками любимого драматурга, следуя указаниям жены, скрупулезно передавал актеру свой опыт, лепил, ваял свою скульптуру одному ему ведомыми приемами. И балагур, весельчак и острослов (за то и поплатился) Вася Яковлев, следуя за режиссером, внимая ему, становился тем, кого хотел в нем увидеть Радлов. Ученик Станиславского, мхатовец Яковлев был настолько пластичен в умелых руках режиссера, что отвечал мгновенно на едва заметный посыл творца. Это были две половинки целого — настолько плодотворно актер постигал и воплощал идеи ведущего.

Но... от инфаркта умирает Анна Дмитриевна, ее хоронят где-то возле лагеря, не позволив мужу даже следовать за гробом, самого Радлова вынимают из петли соседи по бараку, и мечта трех заговорщиков надолго уходит в небытие. Надолго. Но не навсегда.

.... В небольшом Даугавпилсе свои проблемы — нет хорошего, сильного режиссера. После отъезда Рощина театральное дело как бы слегка пошатнулось, интерес зрителей к театру чуть притушился. Лучшего администратора посылают в Москву на биржу — подыскать подходящую кандидатуру. И любезный Александр Егоров едет в столицу. Ведь театр наш официально признан лучшим провинциальным коллективом и марку терять не хочется.
На бирже Егорову говорят:
— Ну, нету свободных хороших режиссеров. Вот есть — не хотите ли — только один репрессированный. Будете брать?
И Александр Иванович рискнул — привез в Даугавпилс Радлова. А Радлову было все равно куда, в больших городах селиться репрессированным запрещалось, но все же Прибалтика лучше, так как ближе к любимому Питеру. Да и в Риге работает ученик Радлова Владимир Чобур, не по-боявшийся вести с опальным мастером переписку.

Запутанно выглядит история появления здесь Яковлева и Старжинской. То ли Радлов их тут обнаружил, то ли сам их сюда вызвал из Щербаковского драмтеатра, куда их определили после отсидки. Но двое из оставшихся в живых заговорщиков соединились в одной точке и высекли искру, которая полыхнула прекрасным спектаклем.

Приступить к «Гамлету» сразу не удалось. Сначала Радлов должен был поставить политически выдержанный и надежный спектакль лауреата сталинской премии Я.Галана «Любовь на рассвете». Пьеса получилось живой и задевающей струны зрительских душ. Жена Галана, бывшая на премьере, сказала, что актриса Радченко стала лучшей Варварой из всех прежде ею виденных.

Потом последовала веселая комедия-водевиль «Где эта улица, где этот дом?», ставшая лебединой песней для актрисы Ольги Скибинской. Радлов, показав свои режиссерские возможности, уже понемногу подбирал народ для «Гамлета», присматривался к актерам, кто на что способен, равно как и народ присматривался к режиссеру. Никто о заговоре и целях Радлова, кроме Яковлева, не подозревал.
Итак, ставится один проходной спектакль «Брак по дружбе», который Радлов ставил ради актрисы Изюминой, он был данью текучке, мастеру скорее хотелось приступить к той заветной мечте, ради которой он и жил последние годы.

Но вот все формальности соблюдены и в план включена постановка «Гамлета». Можно начинать грандиозную работу над любимым детищем. Хотя срок ей отведен очень короткий.

В письме Вере Храмниковой, завлиту нынешнего театра, участник того спектакля актер Лева Брухис с придыханием и восторгом повествует о работе с мудрым ваятелем. Читка за столом. Каждый должен представить себе человека, которым он станет в спектакле. Радлов тихим, приятным голосом повествует об эпохе Гамлета, о костюмах и придворном этикете, подпускает анекдоты и смешные случаи из той среды, говор людей и нелепости, происходящие из века в век с нерасторопными и восторженными душами, то есть, он так живописал для каждого актера атмосферу быта, куда они все должны были погрузиться, чтобы понять свои собственные поступки, свое отношение, наконец, к самому Гамлету, который явился сюда карающим мечом — неладно что-то в Датском королевстве, зло совершилось под пологом царской власти, корона захвачена не тем, кому предназначалась, хитростью и предательством, а не наследуя. Тень отца взывает к отмщению. И Гамлет, душой чистый, чтобы покарать зло, сам должен впустить зло в свою душу, чтоб пресечь предательство окружающего мира.

«Я должен быть жесток, чтоб добрым быть»

И растапливая лед отчуждения ненавязчиво и с доверием к каждому из сидящих, Радлов сеял в души исполнителей осознание стиля, характера и образа действий, он не сообщал: ты должен быть таким-то. Он их воспитывал такими. Смотрит репетицию, не поправляет, не кричит. Нашли свое — оставьте. Снова смешной разговор, легкий, казалось, ни к чему не обязывающий. Снова рассказы, примеры, исторические справки, да все так достоверно, понятно, словно это он, Радлов, оставшись в живых изо всего Гамлетова окружения, свидетельствует актерам — да, вот, ребята, как это было и жутко и весело, и все на моих глазах, и при моем непосредственном участии.

Имеющий уши да услышит, имеющий глаза да узрит, имеющий душу да проживет пережитое другим, как свою собственную боль.

Так работал с актерами Радлов, так рождался на маленькой сцене великий спектакль великого мастера.

И, конечно же не все, далеко не все смогли подхватить и воплотить бесценные крупицы знаний, те бриллианты души, что щедро рассыпал перед ними Сергей Эрнестович. Да это и не столь важно. Неладно в Датском королевстве и даже ошибочное, бездейственное поведение окружающих играло на Гамлета — а разве и в жизни не видим мы, как одиноки Гамлеты, как трусливо ожидают друзья — а вдруг все как-нибудь эдак само поутрясется, как комикующие Полонии, приплясывая и с ужимками, попадают в свои же ловушки как предназначенные кому-то кем-то Офелии бездарно, бесплодно гибнут, не оставляя даже дымного следа своего бессмысленного бытия?
Гамлет — сверкающий клинок возмездия. И если суждено ему карать за предательство, то он карает, но, совершив акт правосудия, сам платит за него собственной жизнью.

«Пусть будет так, Горацио — я мертв,
А ты живешь, так расскажи прав¬диво
Все обо мне и о моих делах Всем, кто захочет знать».

Обязательно в любой беде остается такой Горацио, который потом по воле провидения опишет все, чему свидетелем оказался.

И получился потрясающий душу спектакль, пробирающий до самого нутра, и Василий Яковлев стал лучшим Гамлетом мира. Отозвался на спектакль французский режиссер Жан Кокто, еще видевший спектакль Радлова в Париже с Николаем Крюковым в главной роли. Печально пела труба Феди Стоцкого свое соло на каждом спектакле, а голос ее свободный и чистый летел над водами Даугавы в далекую даль вслед за Гамлетом. И восхищенный зритель по нескольку раз спешил на известный до мелочей спектакль, чтобы только еще и еще раз насладиться прекрасной игрою актеров, чтобы хоть на секунду дать себя очаровать до такой степени, чтобы поверить — нет, вот сегодня-то справедливость восторжествует и шпага Лаэрта чуть-чуть отклонится от сердца Гамлета. Всего на секунду...

— Я трижды ходил на «Гамлета», хотелось смотреть все опять и опять, — признается заядлый театрал, даугавпилчанин Иван Богданов.

Конечно же, повезли спектакль в Ригу. И во время гастролей произошли два непредвиденных обстоятельства. У Рубена Симонова проходили гастроли в Риге в тот момент. А еще были в Риге актеры театра имени Маяковского. И как по-разному повели себя оба коллектива.

Театр имени Маяковского обратился с нижайшей просьбой зарезервировать для них один из дней, чтобы, отменив свои спектакли, весь коллектив смог бы увидеть это чудо. И юная Галочка Быдзина, с восторгом через дырочку в кулисах лицезрела весь цвет этого театра, усаживавшийся в назначенный день в отведенной им ложе: Бабанова, Сухаревская, Раневская, Тенин, Охлопков и... и всех не перечесть, вплоть до обслуживающего персонала. А когда окончилось действие, эти маститые актеры, стоя, рукоплескали маленькому театру и большому мастеру режиссуры.

Другой же театр, по воспоминаниям Брухиса, повел себя совсем иначе. В Риге «Гамлет» шел с таким триумфом, что зрители бежали на спектакли даугавпилчан, игнорируя постановки вахтанговцев. Сборы были аншлаговыми, в то время как столичный театр терпел убытки. И дирекция москвичей не нашла ничего лучшего, как написать жалобу на имя министра, требуя от него запрета на гастроли «Гамлета» и возмещения материального ущерба. Но министру как-то ближе было выступление своего коллектива и «Гамлет» продолжал свое триумфальное действо.

Ольга Корнилова, по следам личных воспоминаний зрителей

Из театра, словно птицы из гнезда…

Хочется поделиться с вами своей нечаянной радостью — поиски, которые длились четыре года, наконец успешно завершились. Найдена могила Николая Васильевича Таранова, а вместе с нею и его супруги Новинской Марии Семеновны — никуда их дети не увозили, оба они лежат в нашей земле (о замечательном режиссере, мы рассказывали в материале «Памяти Николая Васильевича Таранова»). И благодаря добрым женщинам — Валентине Бескиной, Наталье Леонидовне Егер, которые столько лет аккуратно ухаживали за ними, могилы актеров находятся в хорошем состоянии.

С Натальей Леонидовной мы познакомились недавно, разговорились. Она дружила с Александрой Ковригиной и с Николаем Павловичем Демидовым, а Демидовы дружили семьями с Тарановым и Новинской.

А пока хочется рассказать о тех больших и маленьких ручейках, что стекаются ко мне со всех сторон. Так, в мои руки попал красиво оформленный пригласительный билет. Его прислала Ирина Силова, которая когда-то жила в Даугавпилсе, училась в музыкальной школе, потом пела в хоре нашего театра, а после закрытия театра уехала в Удмуртию в город Сарапул, и стала там заслуженной артисткой. А пригласительный билет этот гласил, что проходит торжество по случаю присвоения звания Народной артистки Удмуртии. Позже пришло от нее письмо с фотографией... Виктора Шевкалюка, с которым Ирина до сих пор поддерживает связь. Сама она бывает в Даугавпилсе раз в год и обещала по приезде ближе познакомиться.

А Виктор Шевкалюк живет в Минске, где-то по-соседству, стоит только протянуть к нему ниточку поиска. Это тот самый искрометный, юморной, легкий, веселый актер оперетты, которого так любила Даугавпилсская публика.
На одном из Пушкинских вечеров в Доме Каллистратова разговорилась с Эльзой Моториной, и, оказывается, она была дружна с даугавпилсскими актерами Виктором Морозовым и Аней Мартыновой, и даже не раз бывала в гостях у Морозова в Одессе, где проживала его семья. В последние годы он был актером Красноярского театра. Разлетелись, растеклись пути-дорожки даугавпилсских артистов по всей стране. Целую группу в 1959 году увез в Барнаул молодой режиссер Вайнштейн, создав там новый театр. А потом вернулся в Калининград и работал в областном театре.

Нашли свою славу на Уральских просторах Владимир Федоров и Маша Серженко. В Москве, в театре им. Гоголя играл Игорь Орлов — очень талантливый и сильный актер. Леско и Кюблер играли в Минске, а потом, по выходе на пенсию, уехали в Московский Дом ветеранов сцены. Там же закончили свой земной путь и наш известный режиссер Свободин, что не побоялся в графе «социальное положение» написать: «дворянин»; и его супруга Мария Долинская. Они дольше других после закрытия театра оставалась в городе и до последнего часа дружили с семьей Таранова.

История этого театра так богата на людей неординарных, интересных, с нелегкой судьбой и удивительны¬ми находками. Подумать только, в наш маленький городок были заброшены нелепой статьей о невозможности проживания людей, прошедших концлагеря в больших городах и столицах, очень сильные и большие актеры, и люди увидели их в местных спектаклях, встречались на улицах и в магазинах.

...Стоим с Иреной Адамовной Фолкмане у памятника Галине Михайловне Щербик. Что-то вспоминаем, обмениваемся новостями, и тогда же узнаю потрясающую подробность. Фолкмане не только знает, где похоронен прекрасный наш актер Александр Белов, но, оказывается, ее муж делал памятник на его могилу.

Мир поистине тесен, каждый хранит горстки знаний о ком-то. Если бы воедино собрать воспоминания тех, кто знает что-то свое, заветное об интересующих меня актерах, какое мощное здание можно было бы воздвигнуть в память о них!

В субботу, 29 сентября в погожий осенний день собрались интеллигенты го¬рода у могилы актрисы Галины Михайловны Щербик. Повод — освящение отцом Иоанном памятника, который поставлен на деньги собравшихся. Конечно, не все смогли прийти, кто вносил деньги на этот памятник. Замечательно, когда такие вот дела объединяют людей, объединяют в благородном порыве сделать достойный шаг в жизни, зацепить в своей душе потаенную струнку, чтобы она звучала, звучала подольше...

Как-то приезжал в наш город режиссер «Ленфильма» Эрнест Ясан и, найдя в театре благодарного слушателя в лице Веры Вейнбаум, вспоминал о своих первых учителях Скибинских, о своем главном педагоге Н.Фариновском, который направил его мальчишеские неясные мечты в нужное русло. Кто ж теперь не знает режиссера Ясана и его картины, которые первыми в прокате шли у нас в городе: «Дублер начинает действовать», «Прости», «Нечистая сила», «Сон в руку, или чемодан» (этот фильм и вовсе снимался в нашем городе и население было задействовано в съемках — кто квартиру предоставлял, кто в массовках участвовал, кто декорации готовил, а кто-то и аппаратуру перетаскивал).

Такими людьми земля держится.

Ольга Корнилова

Судьба вернула их в Петербург.

Решено: еду в Питер! Там живет таинственная Ниночка Мишина с голосом старинной виолы, смешливая, умная собеседница. Я общаюсь с нею по телефону, каждый раз удивляюсь тембру ее голоса — теплому, грудному, глубокому, вижу переснятые фото, но совместить их пока не в состоянии. На фотографиях это юная, хрупкая особа с горделиво повернутой головкой. Но ведь столько весен протекло! Какая она стала?

...Нахватала с собой кучу "неопознанных" фотографий — почему-то была уверена, что Нина поможет мне их разгадать (пока не назван спектакль, действующее лицо и фамилия актера — фотография мертва, никуда не годится). Ведь изо всех моих интервьюируемых она не только самая молодая, но и много игравшая актриса. Шутка ли — 39 ролей за 10 лет.

Эта заводная, шустрая девушка появилась в театре — когда режиссер Б.Рощин объявил конкурс воспитанниц театра в 1951 году. Конкурс она выдержала. Но, отыграв в 4-х спектаклях и закончив 10 классов, сделала попытку поступить в институт, но ей не повезло. Столько занималась в художественной самодеятельности, в школе сама ставила спектакли. Затем играла в Доме пионеров, прошла хорошую школу у таких режиссеров как Рощин и Радлов, а на экзамене в вуз что-то не сладилось. Она мужественно возвратилась в свой город и снова пошла в театр. И ее приняли, хотя совсем другие режиссеры распоряжались в театре.

И покатилось! Сначала маленькие и бессловесные выходы с подносом, потом голос прорезался. А ей больше нравилось танцевать — она легкая, тоненькая, самая хрупкая девушка среди коллег. А еще она прекрасно умела носить костюм. Довольно редкое явление среди актрис. И в замечательной сказке Анны Бригадере "Спридит", на ее премьере, она появилась в роли бессловесной девочки, а когда спектакль режиссера Э.Вайнштейна был выдвинут на фестиваль молодежи и студентов, и его показывали в Риге, то Мишина вышла в роли Лиените. "Когда цветет акация", "Я тебя найду", "Дальняя дорога" - один за другим выпускаются молодежные спектакли молодым же режиссером, и Нина в них играет своих сверстниц. Газеты опять отмечают, что сыгранные ее девушки отличаются одна от другой и характером, и манерами. Она набирается опыта и мастерства, а собственной настойчивости и уверенности ей не занимать. И вот вершина ее мастерства - Соня Мармеладова в "Преступлении и наказании" Достоевского. Мягкая, нежная Соня со своей неколебимой верой в лучшее назначение человека вызывала сочувствие всего зала. Актриса росла прямо на глазах.

Но все эти сведения, выхваченные из разных источников, потом сольются в единый образ воспитанницы театра, а пока ... надо увидеть ее современную, понять ее сущность за два дня, почувствовать и "прожить" всю ее жизнь за тот же коротенький отрезок моего пребывания в Петербурге. У нее в гостях...

Петербург встретил странной темнотой, и у меня осталось твердое впечатление, что приехала я ночью (хотя поезд прибыл в 9 утра) - везде горит и переливается праздничная иллюминация — на носу Рождество и Новый под, висят сотни гирлянд на фонарных столбах, на деревьях, фонтанах и чугунных решетках. Здесь намного позже светает, к тому же дотаивает снег, обильно выпавший вчера, висит непробиваемый туман.

Перешагиваю через порог открытой для меня двери и словно попадаю к себе домой. Не могу объяснить, не могу объяснить что происходит, но через секунду я не ощущаю ни смущения, ни стеснения.

Выкладываю на стоп все статьи про праздник 150-летия театра, фотографии актеров, ее фото, которых, я знаю, у Нины нет.
Генрих Ованесович Чтчян, муж Ниночки, извиняется и уходит в репетиционную - у него сегодня спектакль в театре. Из-за двери слышу знакомое с детства адажио из "Лебединого озера". Значит, вечером  балет.

А Нина Гавриловна достает из своих запасников пачку фотографий, что-то там отбирает и тут же углубляется в чтение статей. Пока она читает, я пытаюсь рассказать о них — супругах Чтчян.

Итак, Нина вернулась в свой театр. И стала играть в нем заметную роль. Появляются добрые друзья из молодых партнеров — Леня Скворкин, Маша Сгорожева, Марина Куперман, Сольвейга Поммере. Им приходится много выезжать на гастроли — их спектакли без громоздкой декорации, молодежные, на злобу дня, с юмором и хорошей музыкой. Театральный автобус охотно развозит их по прибалтийским просторам, а им, молодым, все в охоту — смех и веселье вызывают даже самые банальные происшествия. Не беда, что приходится нырять в кирзовые сапоги, когда гастроли проходят вокруг Полоцка — хляби там непролазные и весной, и осенью. Но они затянут песню, расскажут друг другу все театральные новости, перекусят тем, что мама в дорогу собрала... Все друг в друга чуть-чуточку влюблены, охотно сбиваются в компании по интересам. Молодцы! А тут на пороге 1959 год. В театр наскоками Рощин возвращается — ставит музыкальные спектакли, высшее начальство решает сделать театр латышско-русской драмы, оперы и оперетты, или, как местные острословы окрестили, "Комбинат 4-х под одной крышей". И в театр приезжают выпускники Рижской консерватории, а среди них — Генрих Чтчян, способный скрипач и нешумливый юноша.

На афишах вдруг появляется новая фамилия Н.Чтчян. А это все та же Ниночка Мишина. И чтобы рассеять недоразумения, в программках того времени попеременно печатают то ее новую, то старую фамилию. Приучают, значит.
И ее партнер Ленечка Скворкин тоже празднует свадьбу — у него жена работница театра, и они приглашают Нину на свое торжество.
Замечательный дирижер Мендель Баш руководит оркестром, работает с ними и дирижер-хормейстер Паул Квелде, но по-настоящему музыканты становятся сильным коллективом с помощью Круминя — вот кто дисциплинировал их, добился слаженности в игре и красоты звучания. Появляются и друзья — Мацералик, Резенфельд, Холмец-кий, Мирошников, Грозовский.

Генрих Ованесович Чтчян и до сих пор играет в оркестре им. Глинки в прославленном Мариинском театре, в первых скрипках. Буквально перед моим приездом вернулся из очередного турне по Японии.

— Где ж он только не побывал за 40 лет безупречной службы! Он только в Африке не был. В Америке он дважды виделся с Левой Грозовским — на пике его славы и незадолго до кончины, — говорит о муже Нина Гавриловна с легкой гордостью.

Он отлично помнит всех своих сослуживцев, особенно теплыми словами вспоминал Терезу Брока.

Ну, а куда же повела жизненная тропинка саму Ниночку? Когда театр закрыли, она еще оставалась в Даугавпилсе, потому что Генрих учился в Ленинграде, в аспирантуре. Доигрывала свои роли в клубе "Обувного комбината" и даже сыграла в сборном, прощальном спектакле "Тяжкое обвинение" Белобородову. (Спектакль был поставлен Фариновским и Свободиным 20 января, к 75-летию режиссера Свободина, а потом еще раз повторен к Октябрьским праздникам — в 1967 году).

А пришел срок родить дочь, она уехала в Ленинград. И дочь, как и мама, стала уроженкой Северной Пальмиры.

— И это была судьба, — пояснила Нина Гавриловна, — я сама заявила о своем существовании на берегах Невы в 1937 году. Война выгнала нас из любимого города — нас с мамой успели вывезти последним эшелоном 11 июля 1941 года в Среднюю Азию. По окончании войны папу, как военного, направили в Даугавпилс. А Генрих, закончив аспирантуру с отличием, вернул нас домой. Окончив Ленинградский институт искусств, поступила я на работу во Дворец имени Кирова, где и работаю по сей день. Сейчас у нас самая горячая пора — свои елки, выездные, шефские концерты. У меня есть все награды, которыми только можно отметить человека по службе. Жизнь сложилась.

Ну что за сухой отчет получился у меня об этой удивительной поездке. Где романтика чуда, где Рождественская сказка накануне праздника? А вечерние салюты, расцветавшие в небе над Петербургом, а хрустальный купол Исакия, встававший из тумана слева в окне Ниночкиной комнаты.
Но где же изюминка повествования? И тут на помощь мне приходит мой даугавпилсский собеседник и гид по путешествиям в прошлое — Олег Чаппя. В ярких красках рисует один из фрагментов выступления в паре с Ниной Мишиной в оперетте. Вспомните — Ниночка больше всего любила танцевать:
— Мы должны с нею станцевать Танго смерти" в спектакле "Интервенция". Я в офицерском мундире, на боку кинжал, Ниночка в длинном платье с кружевами и бантиками, мы танцуем, делая немыслимые "па", повороты и глиссандо, я швыряю ее в экстазе на пол, она садится, поднимая облако кружев вокруг себя, а я вошел в раж и, выхватив кинжал, вгоняю его броском в пол. Но — чуть не рассчитал, кинжал пригвождает к полу и Ниночкино платье. Секунда заминки, я эффектно выдергиваю кинжал, загоняю его в ножны, рывком поднимаю партнершу, и, сделав крутой разворот, увожу ее за сцену. Публика неистовствует. Финал.

Слышите, горожане? Ниночка Мишина и Генрих Чтчян с берегов Северной Пальмиры передают всем, кто помнит, нижайший поклон:
— Даугавпилс — это город моей юности, моих мечтаний и надежд. Это самое дорогое, что есть в моей памяти. Особая благодарность и пожелание всего-всего Терезе Брока, Регине Петкевич, Виктории Цируле-Исат, Олегу и Раисе Чапля, Павлу Холмецкому, Ядвиге Янковской и Вере Вейнбаум...

Ольга КОРНИЛОВА, с берегов Невы

Ее мама актриса.

Оля! Напиши о моей маме, большую хорошую статью, напиши обязательно! Она этого заслуживает.
Ну, это все будет зависеть от вас — как расскажете, так и напишется.

Мы сидим в моей маленькой кухоньке: на полу, на стульях, на окне, на коленях у Светланы альбомы, посвященные театру и его замечательным актерам. Светлана рассматривает страничку актрисы Радченко, которая находится в альбоме "И остались они здесь навсегда". Там, на обороте, есть и ее фото. Она три года —1968 - 1970 — была директором ДК №1, фото с тех времен и попало сюда. Светлана — дочь заслуженной актрисы ЛССР Лидии Михайловны Радченко. Единственная, кто отозвался на мою просьбу рассказать о своих родителях — актерах. Приехала Светлана по моему приглашению и на наш городо-театральный праздник, приняла участие во всех мероприятиях, потому что она не только дочь знаменитой актрисы, но и сама была маленькой актрисой в этом театре: как писалось в программках — С.Бровченко, воспитанница театра.

— Мама! ... — Светлана поднимает на меня глаза и в них лучится свет той далекой и нежной любви, что соединяла двух неординарных нестандартных женщин — большую и сильную, и маленькую, подрастающую, дополнявших, поддерживавших и оберегавших друг друга по мере сил своих и душевной щедрости.

Она родилась в семье двух актеров. Мама проработала 18 лет на театральных сценах Украины. Место действия — Херсонский областной театр. А папа - Иван Бровченко, актер Харьковского театра. В Нежине на гастролях сошлись, соединили свои руки и сердца. И в скором времени на свет появилась темноволосая Светлана.

— Пока папа и мама разыгрывали нешуточные страсти на сцене, я за сценой таращила глазенки на яркие огни, пускала пузыри и пачкала пеленки. Сердобольные мамины товарки присматривали за мной, я дышала только воздухом кулис, воспринимала мир, как театральные спектакли, сменяющие один другого с калейдоскопической скоростью.

В три годика мама взяла меня за руку и вывела на сцену в драме "Маруся Бугуспавка", где я изображала дочь той Маруси и несколько минут, и целую вечность находилась на сцене. А в пять лет с сыном одного из актеров совершенно самостоятельно исполняла дуэт Карася и Одарки из оперы Гупак-Артемовского "Запорожец за Дунаем". Причем выговаривала все слова чистенько, а мой шестилетний запорожец жутко шепелявил. И этот наш номер принимался на "ура".

Я засыпала под виолончель маминого голоса и просыпалась со звуками ее выступлений. Только мамины руки способны были успокоить, снять страх и наградить радостью прикосновения.

И вдруг в это плавное налаженное безоблачное счастье черным клином врезалась война. Пала уводит из театра всех мужчин, опасаясь расстрелов, о которых уже докатывается до нас волна сообщений. Женщин на себя берет моя смелая мама и ведет свой отряд на север, к Харькову.

Ой, сколько ужаса и страстей пришлось увидеть беззаботной актрисе и маленькой девочке, бе¬жавшим по нескончаемым доро¬гам Украины!
— Немцы наступали нам на пятки. Еще бы! Мы-то брели и бежали своими ножками, а они неслись на мотоциклах и машинах. Как пронесся над нами немецкий самолет — низко-низко, глаза в глаза, но почему-то не бомбил нас — видимо, спешил на задание сбросить бомбы на Харьков, к которому и мы стремились.

Однажды сквозь сон, в каком-то поселочке услыхала среди ночи постукивание, потрескивание, а по¬том и далекие взрывы, приглушенные расстоянием, и вспышки зарниц. Заметалась, пыталась добудиться кого-то из взрослых, тщетно. А канонада и страх росли и ширились. Потом, как горох по подоконнику, затрещало, рассыпалось дробью не то дождь, не то осколками садило. А на утро кто-то из военных, примкнувших к нашему потоку, сказал: "Спи, девочка! Это воробьиная ночь — явление, бывающее раз в сто лет".

Раз в какой-то из перегонов я отошла от мамы, и она меня потеряла Боже, сколько она, бедная, натерпелась страху, пока кто-то из колонны не подвел меня к ней. Она схватила меня за руку и больше не отпускала от себя ни на шаг.

В Харькове мы присоединились к театру и были вывезены в Среднюю Азию.

Какие рубцы и зарубины легли на сердце актрисы Радченко, знает только она одна. Как увиденное несчастье народа, боль раненых, смерть убитых на ее глазах людей воплощались потом в трагических ее ролях, как могла она почувствовать эту чужую боль через пронесенную свою — видели только зрители, ее верные поклонники и родная дочурка.

— С окончанием войны мы вернулись в Харьков, в свой театр. Там актеры и мама в том числе получали американские посылки помощи, в которые входили и очень красивые платья. И мама потом, уже в Даугавпилсе, играла в этих же платьях, получая гроши за амортизацию.
Когда мамина подруга устроилась в Рижский театр, то позвала маму с собою в тот момент, когда нужны были актрисы. Но когда мы приехали, вакансия была уже занята. И нам предложили переехать в Даугавпипс. Так мы и очутились на этой маленькой сцене. Мама ничуть не жалела. Поскольку она была на тот миг единственной профессиональной актрисой, то ведущие женские роли все были на ней. А через какое-то время в Даугавпилс приехал Борис Рощин, и жизнь закипела в нашем театрике с новой силой.

Актеры не получали зарплату по полгода. Было очень трудно с едой. Мне, растущему человеку, постоянно не хватало еды. Голод мучил, от недоедания начался фурункулез. А мама заболела по другой причине. Стена театра была снесена напрочь, улица завалена битым кирпичом и щебенкой.  Завал разбирали все сотрудники театра, не разделяясь на чины и звания. Стену затянули брезентом, но холод на сцене был все равно собачий. И моя бедная мамочка стала часто прибаливать. У нее обнаружили какой-то не специфический инфекционный полиартрит. Ее надолго положили в больницу, а я, навещая ее, умудрялась давать концерты по палатам, за что меня сердобольные люди подкармливали кто чем и кто как мог.

Однажды мама выиграла по Госзайму 100 рублей. И спросила меня, куда бы их потратить. А я, закрыв таза, сказала мечтательно:
— Мама, давай накупим картошки, наедимся и умрем.
Как-то раз мама где-то раздобыла 100 граммов атласных по¬душечек - были такие карамельки в те времена. А я, попробовав одну конфетку, потянулась за другой, не заметила, как съела их все. Вечером мама, узнав о случившемся, только спросила:
— Доча, и ты съела их все одна, даже не подумав обо мне? Как же ты могла, доча?
Мамин укоризненно-усталый голос, ее глаза, полные немого во¬проса, до нутра прожгли. Стыд и слезы душили меня. Я получила урок на всю жизнь.

— Света, а маме не приходилось шлепать вас?
Приходилось, еще как! Я же такая оторва была. Я собирала всех детей театральных работников, ставила с ними какие-то спектакли, сама рисовала билеты и приглашала взрослых актеров на представления. И билеты продавались по цене 0,30 коп. А взрослые охотно посещали мой театр, и по средам уже звучали вопросы:
— Ну что нам режиссер Бровченко покажет на сей раз?

Борис Рощин вводил меня в спектакли даже на место уехавших внезапно актрис, и я справлялась со своими ролями. На единственном фото в спектакле, что поставила Ольга Скибинская "Машенька", я сыграла студентку-медичку.

При таком раскладе, при таких обстоятельствах, при содействии любимой мамы, при помощи Рощина, как вы думаете, должна была я кем-то стать, кроме актрисы? Конечно же, нет. Я ею и... не стала. Дама по имени "судьба" заложила в моей жизни такой крутой вираж, так далеко занесла меня от актерской братии. И проработала я всю жизнь в библиотеке, а потом вернулась в Ригу где с успехом живут и трудятся мои родные детки.

Актриса Радченко? А она по-прежнему, невзирая на бесконечные смены режиссеров, успешно и сильно играла ведущие роли в своем, уже ставшем родным, театре. Красивая и стройная, с прекрасной подвижной мимикой на лице, отражавшей малейшее движение мысли, поражала и радовала зрителей Даугавпилса богатой палитрой своего сценического дарования. В1956 году ей присваивается звание Заслуженной актрисы Латвийской Республики. Любимый партнер по сцене Н.Фариновский пишет о ней теплую замечательную статью, поздравляя ее с высшей наградой.

Вглядитесь в ее фотографии. Гнев, боль, страдание, презрение, надежда, величие, простодушие, заискивание и гордость - все проступает в полной мере на ее подвижном лице. Заносчивая Гертруда из "Гамлета", чистая, страдающая Катерина в "Грозе", юная Присенька в "Шельменко-денщике", разбитная деваха, буфетчица Катька во "Взрыве", домашняя хозяйка, дворянка Забелина в "Кремлевских курантах", бригадир полеводов в "Поют жаворонки". А как у нее все замерло в груди, когда она "потеряла", как она считала, своего сыночка Гришеньку (помните, эпизод потери Светланы в толпе беженцев?), как пригодились ей свои собственные переживания при исполнении роли Кручининой в пьесе Островского "Без вины виноватые". А каково ей было играть в спектакле "Остров Афродиты" роль колонизаторши Глории, для которой островитяне - только бандиты и мятежники. Но обратимся к газетной публикации: "И когда перед Глорией встает вопрос: сохранить ли верность своим принципам и потерять сына, или спасти сына, изменив своим понятиям, она поочередно изменяет и принципам, и сыну. Л.М.Радченко создала в своей Глории образ такой силы, которой актриса давно уже не достигала на нашей сцене. Лицемерие и властность, хладнокровный расчет и любование своими деть¬ми, надменность и жестокость — для всех этих граней образа нашла актриса свои краски". Каково было любящей мягкой деликатной Радченко играть такое чудовище!

"Калиновая роща" и "Бешеные деньги", "Мещане" и "В сиреневом саду", "Любовь и доллар" и "Уриэль Акоста", "Любовь Яровая" и "Суд матери", "Марица" и "Глубокие корни", "Персональное дело", "Поют жаворонки" и "Макар Дубрава" - свыше шестидесяти спектаклей. А еще и кружковая работа в школах. И когда режиссер Н.В.Таранов внезапно заболевает и надолго, две верные коллеги подхватили его дело, завершили и представили на суд смотровой комиссии пьесу "Старые друзья", которую играли совершенно новые самодеятельные артисты. Это Лидия Михайловна Радченко и Мария Степановна Орлова. А когда Фариноский задумал к юбилею выпустить спектакль, то все находящиеся в городе актеры, на тот момент уже давно и нигде не игравшие, пришли ему на помощь и сыграли в этой уникальной постановке "Тяжкое обвинение". И Радченко была среди них. И прекрасно сыграла в спектакле Ларису Лукиничну.

Она уже тогда была тяжело больна, и боли все сильнее и сильнее одолевали ее. Затем она переезжает к единственной и любимой дочери и до конца к дней своих останется с нею. Она, как и Альтшулер, покоится на кладбище Я.Райниса. Светлана бережно ухаживает за могилой матери и хранит все ее альбомы, которые сама Лидия Михайловна аккуратно и бережно собирала в течение своей театральной эпопеи. Поклонимся же и мы памяти замечательной женщины и актрисы, сумевшей достойно прожить и свою жизнь и вырастить достойную дочь. Наше бессмертие - в хороших детях и внуках. Это они несут вперед, в будущее память о наших делах.

Ольга КОРНИЛОВА
По воспоминаниям Светланы Бровченко-Трифоновой
и газетным публикациям.

Катя Изюмова  - живая легенда.

"Теперь-то я знаю ее!" - самонадеянно подумала я, возвращаясь из поездки в Ригу к одной старинной актрисе нашего театра времен 50-60 годов прошлого, 20, века. Екатерине Николаевне Изюмовой в этом году исполняется 85 лет. И она от первого денечка открытия театра и до последнего дня закрытия — почти 19 лет полных лет проработала в нашем городе, никуда из него не уезжая, пережила все взлеты и падения его непростой истории. А теперь она живет в Риге. Мы едем к ней!

Нам открывает высокая, прямая, совсем седая женщина. Она с нетерпением давно ждет нас.

Через минуту у меня появилось ощущение, что я с младенчества знакома с Екатериной Николаевной и только вчера рассталась с нею, а сегодня продолжила прерванную беседу. Ярослав разобрался с кинокамерой и быстренько приступил к своим обязанностям. Нам было необходимо записать наш разговор на пленку, потому что уж очень необычной оказалась судьба этой актрисы. Судите сами.

— Моя мама - уроженка Даугавпилса. Но, познакомившись с моим отцом и выйдя за него замуж, перебралась с ним в Витебск - отец был родом оттуда. Там и мы с Георгием появились на свет. Но перед самой войной мы очутились снова в Даугавпилсе, где нас подхватили немцы и повезли в Восточную Пруссию на принудительные работы, а мы с мамой, еще будучи на вокзале, были посланы с бидончиками — водички принести. Конвоиры зазевались, мы сумели, бросив бидоны, сбежать из-под стражи. Чуть заслышим шаги, прячемся в разрушенные дома и, дрожа от страха, пережидаем патруль.

Войну я прошла медсестрой. После освобождения Даугавпилса снова мы с мамой очутились в этом городе - вся моя жизнь так и крутилась вокруг него. Мэром города в тот момент был Бриедис. Весь город спит, а он в пять часов на ногах - наблюдает, как моют и чистят город. Бриедис и сыграл роль его величества случая в моей рабочей судьбе. Я спросила, какую могу оказать городу пользу, он послал меня в военкомат. А там сказали:
— Медсестер у нас хватает. А вот не хотите ли помочь театру? У них суфлера не могут найти.
Так я и очутилась в театре - без каких-то претензий на участие в спектаклях. Первая постановка, которую мы показали, была пьеса Островского "Без вины виноватые". Театр взорван. Вокруг груды битого кирпича и штукатурки. Готовили пьесу и одновременно расчищали от завалов улицы вокруг здания Нардома. Выходили на работу все: и уборщицы, и режиссеры, и актрисы.

Было так бедно и тяжело, что не было даже ситца на костюмы актрисам. И все тот же Бриедис помог раздобыть ситец, и актрисам сшили сносные костюмы. Во втором спектакле меня попросили подыграть и дали роль Аннушки в пьесе все того же Островского "Бедность - не порок". Ничего, я со своей задачей справилась неплохо.
-      Театр стал считаться театром, по сути, с 4 августа 1944 года. И моя первая запись в трудовой книжке обозначена этим же числом.

Здесь сорок пятый год ставил спектакли Алексей Петрович Новиков. А главных героинь играли Рая Климашевская, Мария Степановна Орлова, Кокина Нина Михайловна, Заказнова, Радионова. А мужские роли доставались Иванову Е., Осмоловскому Н., Пузепу А.Н., Вохмянину. Кроме Новикова, с 1945 года режиссурой стали заниматься Ветров и Юлин. В 1945 году была подготовлена пьеса Вилиса Лациса "Победа". И в День Победы 9 мая мы своими силами давали концерт для жителей прямо на улицах. Подъезжал грузовик, собирались зрители, и мы выступали с грузовика. В театре уже знали, что я неплохо пою, и я в этом концерте пела песню молодого партизана.
— Екатерина Николаевна, а с какого времени Вы стали петь вообще в полный голос?
— А лет с 14-ти. Мама и папа всегда очень красиво пели. А потом и я стала им подтягивать. Бывало — как распоемся, у нас под окнами собирались толпы слушателей. А мы стараемся, выводим на три голоса все любимые, старинные и современные песни. И нам счастливо, и слушателям хорошо.

Но в театре вдруг появился в 1946 году новый режиссер, Борис Германович Рощин. А вместе с ним - и новые актрисы и актеры. Его жена - Валицкая Фаина Зиновьевна, Черная Е. В., Леночка Коренева, Апаткина, Назарова, Никитина, Александровский, Сергеев, Юрлов, Музалевский, Сазонов, Межан.

И какая-то новая жизнь закипела в театре. Рощин был очень заводной, весь, как вулкан: извергал какие-то идеи, выдумки, фантазии. Весь кипел и клубился. Театр по-прежнему был разрушен, хотя там и велись восстановительные работы. А мы выступали со спектаклями в кинотеатре "Эден", который находился на углу, от Нардома наискосок. Хотя там и играть можно было только два раза в неделю - в свободные от киносеансов дни.

И в 1947 году задумал Рощин ставить на сцене "Мирандолину" — по пьесе Гольдони. Пригласили в театр заслуженного артиста Грузинской Республики Э.Я.Гофрата. А на роль Ми-рандолины была нужна молодая, задорная, красивая актриса с хорошим голосом и умением танцевать. И выбор пал на... Екатерину Николаевну Изюмову. Всему ее обучали как бы заново. И ходить по сцене, и петь другие мелодии, и танцевать итальянские танцы. С Катей занимался больше других балетмейстеров Владимиров. И он же писал ей на программке спектакля:

"Катюша! Вы очень хорошо спели и сыграли и станцевали "Мирандолину". Спасибо вам большое, Вы очень способный человек!" Владимиров, 07.10.1947.

"Мирандолина" стала не только ее звездной ролью. Она играла в этом спектакле хозяйку гостиницы, а Саша Егоров - Фабрицио, которому Мирандолина отдает и сердце, и гостиницу в управление. И Катя Изюмова отдала свою руку и сердце раз и навсегда Саше Егорову, который потом вырос в Александра Ивановича Егорова, замечательного администратора, с доброй славой на всю Прибалтику.

Умер Сталин. Брошенные в концлагеря неповинные актеры и режиссеры стали растекаться по всей стране. А в нашем театре, с отъездом Рощина в Ригу в Театр оперетты, наступило какое-то затишье.

На бирже администратору Александру Егорову сказали: "Есть один свободный режиссер, но амнистированный. Из репрессированных".
И Егоров решил рискнуть. И забрал Радлова с собой. Вот так Его Величество Случай вмешался в судьбу провинциального театрика.
Одет Радлов был скромно, но прилично.

—    А вот то, что мы все скинулись и купили Сергею Эрнестовичу часы на память, — это я отлично помню. Как он обрадовался нашему подарку!
А незадолго до появления у нас режиссера Радлова сюда приехали репрессированный Вася Яковлев со своей женой Валечкой Старжинской. И когда Радлов увидел здесь заключенного, с которым готовил еще за колючей проволокой роль Гамлета, пробил еще один звездный час нашего театра. Режиссеры говорят: "Если Гамлет есть, можно ставить всю пьесу где угодно и с кем угодно".

— А что же Катя Изюмова? Как сложилась ее дальнейшая творческая судьба?
— Она играет много, но все какие-то проходные роли в спектаклях, которые после премьеры тут же снимают. Почему? Да потому что и режиссеров сильных нет в театре, и, самое главное, все спектакли комедийного, веселого характера обязательно подвергались критике со стороны "бдительного зрителя". Хотелось бы хоть раз увидеть этого бдительного, заглянуть ему в глаза, спросить: "Ну чего ты все занудничаешь? Что же, людям и посмеяться нельзя? Просто так, без указующей и направляющей". Но — нет. Эти радетели за наше нравственное воспитание всегда были какими-то безликими, бесполыми и бестелесными.

После реорганизации в театр, правда, набегами, возвращается Борис Рощин, уже поднаторевший в постановках веселых оперетт, и ставит в театре нашумевшую в те годы пьесу Славина "Интервенция". И веселая, певучая, плясучая Катя Изюмова получает неожиданную роль — убийцы Токарчук. Ее невозможно узнать. Черный парик, какая-то драпировка на плече, в зубах сигарета. Образ почти зловещий даже по внешним данным. И она справилась со своей, не свойственной ее характеру, ролью.

У нее замечательный голос. Но в "Марице" ей достается роль Мани — внучки дворецкого Чеко. В "Сильве" — Юлианы Воляпюк, матери Эдвина и бывшей певички варьете. И только в "Поцелуе Чаниты" она исполняла роль певицы из кабаре Анжелы и порадовала всех красотой своего голоса.

Живая легенда нашего театра Екатерина Николаевна Изюмова проработала в нем от первого дня восстановления - 4 августа 1944 года — до его закрытия 5 июля 1963 года.

И тогда Александр Его¬ров собирает всю труппу поющих актеров и перевозит их в Могилевский театр оперетты. А потом вся труппа переехала в Бобруйск. В это время в Рижской оперетте решили переманить к себе замечательного администратора, каким все знали Александра Егорова. Ну и заодно с ним согласились взять и его жену. Во вспомогательный состав. И снова Его Величество Случай вмешался в их судьбу. Екатерина Николаевна как-то раз осталась после очередной репетиции, поиграла на клавишах и запела. Руководитель труппы вернулся с полдороги и закричал:
— Кто здесь сейчас пел?!
— Ну я пела... — ответила Изюмова.
— Никакого вспомогательного состава! Сразу на первую категорию.

И снова Екатерина Николаевна стала занимать первые роли, только уже молоденьких не поиграешь - приходится исполнять возрастные.
А потом пришел грустный момент, когда театры одни за другим стали закрываться, когда сникла киностудия рижских фильмов. Рубили по живому. Но время все расставило по своим местам - что-то потерялось безвозвратно, что-то возродилось, но в другом качестве.

Возраст у моей собеседницы немаленький. В этом году у нее юбилей. Одолевают болячки, прихватывает сердечко.

Она - живая легенда даугавпилсского театра. У нее бережно хранятся не только ее фотографии в ролях, но и режиссеров, которые давали ей эти роли в своих спектаклях. Она бережно хранит фотографии подруг по сцене.

Закончилась наша беседа. Мы уходим от дома, а она выбежала на балкон и все махала и махала нам вслед белым полотнищем...
— Мы еще вернемся, — кричали мы на прощание.
Мы еще вернемся.

Ольга КОРНИЛОВА