Сначала небольшая историческая справка.

Прибалтика – один из самых катастрофических регионов Европы последних пяти столетий – в особенности это относится к Латгалии, восточной части нынешней Латвии – катастрофических из-за повышенной интенсивности не столько военных действий, сколько демографических процессов, а именно, систематической смены господствующих этносов и периодически происходящего существенного обновления населения. Начиная с середины XVI века Ливония (территория Латвии и Эстонии, а тогда – конфедерация пяти государств, из которых наиболее мощным являлся Ливонский орден) стала предметом острого политического интереса многих европейских государств, но прежде всего Польши, Швеции и России.
Но для всех этих государств как прошлого, так и настоящего Латгалия – это топос не только периферийный, окраинный, но и, как многие окраинные топосы, мультинациональный. Какая бы нация в силу исторических причин в нем ни доминировала, она находится в зоне активного контакта с другими нациями, она обречена на полилог, который может проходить в различных формах, в том числе экспрессивных. Во всяком случае, повышенная демографическая сложность подобного рода регионов вне сомнения. В сущности, в едином пространстве есть несколько активно взаимодействующих национально-культурных локусов. Забегая вперед, можно сказать, что русская культура латгальского региона не только окраинная культура русского культурного поля, но и культура актуализированного, активного пограничья.
Но вернемся к истории. В 1561 г. ливонские земли, за исключением Северной Эстонии, отошедшей к Швеции, перешли под протекторат Польши. Созданное в том же 1561 г. независимое Курземское (Курляндское) герцогство, просуществовавшее до 1795 г., попало, в сущности, в вассальную зависимость от Польши, переживающей золотой век своей государственности, хотя в нем, в герцогстве, существенным являлось немецкое присутствие, а с начала XVIII века очевидным стало и русское влияние. С 1558 г. по 1583 г., во времена Ивана Грозного, активное участие в дележе ливонского пирога приняла Россия, в частности, в 1577 г. русскими войсками был захвачен Динабург; старинная крепость, построенная в 1275 г., была разрушена, и город был перенесен на 18 километров вниз по течению Западной Двины. В 1561 г. в войну вступила Швеция. В результате ожесточенных военных действий конца XVI – начала XVII веков единая Видземская территория в 1629 г. была разделена на две части – шведскую Видземе (северо-западная часть Ливонии, до Даугавы, включая Ригу) и польскую Видземе (восточную часть Ливонии). (Заметим в скобках, что к тому времени наименование Ливония употреблялось уже в узком смысле, как наименование территории, в значительной части соответствующей современной Латвии). Шведскую Видземе стали называть Tiefland, Лифляндией (немецкое обозначение Ливонии), а польскую – Inflanty, Инфлантией (полонизированное название все той же Ливонии).
Но положение в Инфлантии в XVII веке оставалось крайне неустойчивым из-за повышенного интереса Русского государства к прибалтийскому региону, тем более, что Польша вступила в фазу государственного кризиса: в 1654 г. началась русско-польская война, в результате которой были оккупированы восточные области Речи Посполитой, а в 1656 г. – русско-шведская война. В 1656 г. был занят Динабург, переименованный в Борисоглебов, но русское присутствие в регионе длилось чуть больше десяти лет – до 1667 г., когда он вновь отошел к Польше.
С середины XVI века в течение двухсот лет восточная часть Ливонии, Инфлантия (нынешняя Латгалия), являлась в основном польской провинцией. (Название Latgale, Латгалия было введено сто лет назад, в 1900 г., во время так называемого Латгальского возрождения). Динабург являлся административным центром Инфлантского воеводства. Естественно, в течение двух столетий оно активно заселялось поляками – настолько активно, что польский акцент был весьма существен в последующие времена, сохранился он и в настоящее время.

  Литература об истории Латгалии достаточно велика, см., в частности: Сапунов А. Инфлянты. Исторические судьбы края, известного под именем Польских Инфлянт. – Витебск, 1886; Briska В. Latgola типа tavzeme. – [b. v.], 1984; Zeids Т. Senakie rakstitie Latvijas vestures avoti. – Riga, 1992 (см., в частности, с. 207). Библиографический материал см. в: Latgales vestures macibu programma, pamatfakti, avoti un literatura. – Rezekne, 1992 (Sastadijis H.Soms).

Чрезвычайно важным фактом жизни региона явились старообрядческие поселения в районе Динабурга, возникшие в 1660– 1680-е годы в результате церковного раскола. Именно тогда началось обживание Инфлантии русским населением. Особенно активно этот процесс протекал в петровское и послепетровское время.

См.: Подмазов А. Старообрядчество в Латвии. – Рига, 1970; Заварина И. Н. Русское население восточной Латвии во второй половине XIX – начале XX века. – Рига, 1986. Из новейших исследований: Жидко А., Мекш Э. Старообрядчество в Латвии вчера и сегодня // Revue des Etudes Slaves: Vieux-Croyants et sectes reusses du XVIIе siecle a nos jours. – Paris, 1997. – P. 73–84.

В 1772 г. Инфлантия в результате первого раздела Польши вошла в состав Российской империи, сначала – в Псковскую губернию, а с 1802 г. – в Витебскую, в которой и оставалась до 1917 г.
На исходе XVIII века, в 1784 г., Динабург насчитывал 3500 человек. В течение XIX века население Динабурга неуклонно росло, до 1860 г. медленно (по переписи 1860 г., в Динабурге проживало 13300 человек), потом – стремительно: в 1897 г. оно составляло почти 70 тысяч человек и росло за счет евреев и русских (из 70 тысяч 46% составляли евреи, 28% – русские, 16% – поляки, 4% – немцы, 2% – латыши). Наконец, самый стремительный рост населения произошел за 15–16 лет конца XIX – начала XX века. По переписи предвоенного 1913 г., в Двинске проживало 113 тысяч, т.е. за полтора десятка лет население выросло на 43 тысячи. В канун Первой мировой войны и последующих катастрофических событий в Двинске жило почти 50% евреев – 56 тысяч (еврейское население продолжало увеличиваться, несмотря на активнейший эмиграционный процесс), 37% русских (около 42 тысяч; русское население в этот период увеличивалось наиболее интенсивно), остальное население – поляки, немцы, латыши – осталось почти без изменений: около 11 тысяч поляков и 2 тысяч латышей; вдвое уменьшилось количество немцев: вместо 4 тысяч – две.
За 140 лет (1772–1913) Двинск из польского города стал по преимуществу еврейско-русским городом. (В 1893 г. Динабург был переименован в Двинск, частично это отвечало его новому этническому статусу, но прежде всего было продиктовано начатой Александром III политикой активной русификации Прибалтики). Исконное русское население, т.е. население, жившее в регионе к началу XIX века, составляли старообрядцы, потомки первых переселенцев, пришедших в Латгалию во время раскола. По переписи 1913 г., в Двинске числилось 7250 старообрядцев, т.е. 6,4%. Остальное русское население (34 тысячи) – это переселенцы из Псковской и Витебской губерний, как правило, в первом и втором поколениях. Старожильческое население: поляки, старообрядцы, немцы, латыши, – в результате демографических процессов, происходивших в XIX веке, таким образом, составило 20,35% всего населения.

  См.: Волкович Б. 3. Население Даугавпилса перед первой мировой войной // Динабург, Двинск, Даугавпилс в истории, культуре, литературе. – Даугавпилс, 1999. – С. 69–73; Яку б 3. Даугавпилс в прошлом. – Даугавпилс, 1998. – С. 98—100.

Что же такое Динабург – Двинск XIX века? П. М. Медведев (1837–1906), известный театральный деятель, в молодости два года (1856–1858) провел в динабургской труппе. В конце жизни он писал в мемуарах: «Динабург 1856 г. был одним из беднейших и грязнейших городов России. Город тогда разделялся на три части: крепость, населенная военным ведомством, там же жительствовали комендант, плац-майор и другие военные власти. Крепость от Нового Форштадта отстояла в четырех верстах и соединялась дамбой с шоссе. Новый Форштадт, населенный преимущественно евреями, литовцами, поляками и немногими русскими. Форштадт имел на главной площади единственную, маленькую, бедную православную церковь, много польских костелов, полицейское управление, нечто вроде гостиного двора, убогую гостиницу (под фирмой «Петербургская»); тут же находились плохенькие с разным товаром магазины. <…> От площади шли продольные, грязные улицы. Дома деревянные, большей частью неокрашенные лачуги. В лучших домах помещались еврейские школы (молитвенные дома). При полном отсутствии мостовых на улицах стояли невылазная грязь и непросыхаемые лужи. На тротуарах, взамен камня, настланы доски. Город не освещался и ходить в ночное время было не безопасно: ступишь ногой на конец теснины, – получишь удар другим концом». «Старый Форштадт находился в нескольких верстах от Нового. Там большинство жителей были русские раскольники, имели свои молельни. Наружный вид Старого Форштадта напоминал села Нижегородской губернии».

  Медведев П. М. Воспоминания. – Л., 1929. – С. 148–150. Глава из «Воспоминаний», посвященная Динабургу, републикована: Медведев П. Два года в Динабурге. – Даугавпилс, 1999.

Город стремительно меняется в 1860—1870-е годы. Первопричиной, определившей развитие Динабурга, явилось открытие Рижско-Динабургской и Петербургско-Варшавской железных дорог. Динабург стал одним из крупнейших в Прибалтике железнодорожных узлов и крупнейшим промышленным центром Витебской губернии: к концу XIX века «по числу жителей и по количеству производимой продукции» уездный Двинск превосходил губернский Витебск.

  См.: Жилвинская Л. Г. Даугавпилс в конце XIX – начале XX века // Динабург, Двинск, Даугавпилс в истории, культуре, литературе. – Даугавпилс, 1999. – С. 51–52.

Значительно меняется и внешний облик города: он становится каменным, улицы были замощены булыжником и освещены керосиновыми лампами, а в начале XX века – электричеством, в городе были разбиты сады и парки (в 80-е годы при Городской думе была создана специальная комиссия садов). И т.д., и т.п. Скажу только об одном: накануне Первой мировой войны Двинск «занимал одно из первых мест не только в Латвии, но и во всем Прибалтийском крае» «по количеству учебных заведений»: «.. здесь насчитывалось 39 учебных заведений» (в частности, реальное училище, коммерческое училище, женская гимназия и т.д.). «В конце XIX в. Динабург становится также и известным курортом. В 1883 г. граф Я. Платер-Зиберг открыл в Погулянке воднокумысную лечебницу».
В 1913 г. было три постоянных театра, один – летний, 4 кинотеатра, 7 библиотек (одна из них – крупнейшая библиотека Витебской губернии). В 1900 г. стала выходить первая газета на русском языке – «Двинский листок».
События 1914–1918 (1920) годов имели для Двинска предельно катастрофические последствия. Все, что случилось с Двинском, получило отражение в ряде и художественных, и журналистских текстов.
7 сентября 1925 г. в газете «Двинский голос» было опубликовано стихотворение Арсения Формакова «Двинская элегия»:

Приземистый, уездный городок,
Ты только раз привлек меня страданьем,
Когда твоим слепым, умолкшим зданьям
Грозил снарядами и Запад, и Восток.

На улицах трава смеялась звонко,
Заборов не было – повсюду волен путь!
Смущенный пешеход, старик какой-нибудь,
Крестясь от выстрелов, спешил домой сторонкой.

Без роду-племени, не нужный никому,
Ты умирал вне позы и отваги.
Там, над тобой, бойцы скрестили шпаги,
А ты – дремал, зарывшись в глубь и тьму.

Лишенный почестей истории и славы,
Музеев, статуй, парков и дворцов,
Не мог ты ждать, что лица мудрецов
Овеет болью твой конец кровавый,

И молча шел к незримому концу,
Покорный предначертанному свыше,
И слезы горькие по скорбному лицу
Катились все безропотней и тише.

Стихотворение Арсения Формакова, принадлежавшего к двинскому старообрядчеству [его отец Иван Васильевич Формаков, уроженец Режицы (Резекне), играл заметную роль в старообрядческом возрождении в конце 1900 —в 1910-е годы], интересно, по крайней мере, в двух отношениях: в историческом и поведенческо-этическом.
Если взять исторический пласт, то, естественно, имеются в виду события 1914–1918 годов.
Что же произошло? За годы войны город был разрушен едва ли не до основания. В течение 1918 г. он был оккупирован немецкими войсками. В 1919 г. в Латгалии, в том числе и в Двинске, была советская власть. В начале 1920-х годов в результате совместных действий польской и латвийской армии Латгалия отошла к Латвии.
Население Двинска сократилось почти в 6 раз – чуть ли не на сто тысяч человек, в 1918 г. оно составляло меньше 20 тысяч человек.

  Якуб З. Даугавпилс в прошлом. – С. 99.

В 1921 г. в рижской газете «Сегодня» известный литератор Петр Пильский опубликовал очерк «Убитые города: Двинск». Вот несколько фрагментов:
«– Погиб наш Двинск! – говорят двинчане. – Нет Двинска…
Потом вздыхают и доканчивают: – И не будет никогда!
И правда: он страшен. Есть что-то зловещее, тяжкое и угрюмое в его черных вечерах, печальное и жалкое в этих безлюдных, напуганных улицах, плачущее и скорбное в безглазых окнах разбитых, издырявленных домов».
«А когда-то и я был здесь, и ходил по его улицам, полным людей, по его цветущим бульварам, отдыхал и радовался на его прелестной Погулянке, этом благословении летнего отдыха, курорте-даче, катался на лодке в ту предрассветную пору, когда разгорающееся, розовое, золотое солнце встает на бледном, нежном небе. Кто-то греб, весло шуршало, звенела песня и пропадала в зеленых зарослях берега; тонкая девушка, о чем-то задумавшись, стояла на корме. Было молодое солнце, и молодой день, и молодая трель песни… Боже мой, как давно и далеко! Мог ли я думать тогда, что все так быстро пройдет и ничего не останется!..»
«Ничего не осталось. Все вымерло. Разбежалось. Рассеялось. Схоронено.
Ходишь по этим примолкшим, испуганным улицам: да – ничего, кроме печали, безнадежности и молчания! Город стал кладбищем. Я шел и думал, шел и читал названия, шел и считал:
– «Дворянская»… 1,2,3,… 98… Девяносто восемь домов! А из них двадцать восемь без окон, без крыш, без дверей, – это полумертвецы, это – еще умирающие. А вот и настоящие покойники. Их целых восемь. Эти уничтожены дотла, до основания, - стерты. И такой же искалеченной и разбитой понурилась и обвисла «Зеленая». И еще тоскливей, еще страшнее «Шильдеровская». А когда-то она цвела, она росла, она франтила!..
Какой пустынной стала «Шоссейная»! Я насчитал и здесь: 110… Сто десять разрушенных, расколоченных, развороченных домов… Погост. Ничего не осталось и от точного, вычерченного интендантского городка, – ни-че-го!
Куда девался грохот фабрик, неугомонный заводской гул? Примолкли и заводы. Теперь их три. Это все, что осталось от прежних 9…
И т.д. И т.д. Все то же. Все – одинаково. Повсюду прошла смерть. Везде опустошенность, скорбь и гибель. Солнце закатилось. Ощерилась ночь».

  Пильский П. Убитые города: Двинск // От Лифляндии – к Латвии: Прибалтика русскими глазами. – Рига, 1999. – Т. П. – С. 32–33.

Об опустошенности, запустении Двинска, как и латгальских, а также задвинских, земгальских усадеб, пишут все.
Юрий Галич (Гончаренко), русский генерал и поэт, покончивший с собой в Риге в 1940 г., после вступления советских войск в Латвию, в очерке 1924 г. пишет о Двинске и его окрестностях то же, что и Пильский:
«Динабург – Двинск – сегодня Даугавпилс…
Воистину многострадальный город. Германская война; потом большевики, поляки – все приложило руку, громило, калечило, уничтожало, пытаясь овладеть этим серьезным стратегическим узлом. Нанесенные раны еще не затянулись. Кое-где еще зияют впадины разрушенных домов, чернеют выбитые щели, пустынны улицы, лавчонки, магазины, ряды, заборы, пустыри. Наседка с выводком копошится в песке. Костельный сквер, старуха-нищенка в лохмотьях у ворот <…>. Сейчас здесь мерзость запустения и смертная тоска».

Галич Ю. Daugavpils. Латгальские эскизы // Там же. – С. 34.

И в описаниях латгальских усадеб благополучное прошлое противопоставляется мучительному современному:
«Проезжая теперь по некогда богатым и благоустроенным усадьбам, поражаешься их оскудению и запущенности.
Блиставшие в былое время чистотой, опрятностью и живописно-кокетливым видом усадьбы теперь наводят уныние разрушающимися дворовыми постройками, облупившимися домами, запущенными садами и обвалившимися заборами.
Когда-то здесь текла привольная барская жизнь».

  И. Н. «Старые гнезда» Латгалии// Там же. – С. 185.

Очередной раз Двинск отошел к другому государству – к Латвийской республике. Новый статус города был закреплен его переименованием в Даугавпилс. Двинск надломила не только война. Во-первых, в результате происшедших событий была разрушена сложившаяся в конце XIX – начале XX века двинская экономическая система. Ориентированный на Восток, бросавший вызов губернскому Витебску, город был отъединен от Востока государственной границей, благодаря чему утратил не только рынок, но и значение крупного железнодорожного узла.
Во-вторых, произошли значительные демографические изменения. Не только резко сократилось население, но и изменился его этнический состав, точнее, пропорциональная структура. За двадцать лет первой Латвийской республики по сравнению с 1918 г. население выросло более чем вдвое: в 1935 г., по последней переписи той эпохи, в городе проживало 45 тысяч человек, но по сравнению с 1913 г. население уменьшилось в два с половиной раза. Из 45 тысяч 11 тысяч, т.е. 25%, составляли евреи, 8100, т.е. 18%, – русские, и это означало, что Даугавпилс за короткое время перестал быть еврейско-русским городом, каким он был в предвоенный год. Впервые за всю историю существования города латышское население стало самым крупным национальным образованием – 15300 человек, т.е. 34%.

  Якуб З. Даугавпилс в прошлом. – С. 99.

Но чрезвычайно существенно следующее: и Латгалия в целом, и Даугавпилс в частности, став частью Латвийского государства, курземско-видземской латышской метрополией, воспринимались как глухая и малопривлекательная провинция.
Для коренной Латвии Латгалия была и осталась чужим пространством и по составу населения, и по уровню культуры, и по экономической маломощности. Широкое распространение в Латвии получило унижительное наименование жителя Латгалии – cangals. В 1930 г. в городах Восточной Латвии в среднем проживало около 25% русских, в Гриве, расположенной по ту сторону Даугавы и впоследствии ставшей частью Даугавпилса, русское население составляло 53,6%. В сельской местности процент русского населения был несколько выше (Илукстский уезд – 25%; Даугавпилсский – 28,1%; Резекненский – 30,6%; Лудзенский – 34%; Яунлатгальский – 44,6%).

  Фейгмане Т. Русские общества в Латвии (1920–1940 гг.). – Рига, 1992. – С. 6–7. Кроме того: Фейгмане Т. Русские в довоенной Латвии. – Рига, 2000. – С. 8. Книга содержит обширный материал о положении русского населения в Латвии 1920—1930-х годов.

Русское население Латгалии было отъединено от остальной Латвии и языковым, и образовательным барьером. Общий процент грамотности среди населения Латвии на 1930 год составлял 86,41%, среди же русских лишь 62,74%. Это был самый низкий показатель среди основных национальных групп, проживающих в Латвии. В Латгалии же грамотой владели только 56,44% русских. «Среди русских горожан численно преобладали рабочие, ремесленники и мелкие торговцы, а процент интеллигенции (по отношению к общей численности меньшинства) у русских был ниже, чем у немцев и евреев».

  Цит. по: Левицкий Д. О положении русских в независимой Латвии // Даугава. – 1991. – № 3–4. – С. 116. Статья Д. Левицкого– одна из самых взвешенных по достаточно болезненному вопросу. Д. А. Левицкий род. в 1907 г., в Риге окончил гимназию и юридический факультет Латвийского университета. В 1944 г. уехал из Латвии. С 1951 года жил в США.

Латгалия (прежде всего крестьянство) воспринималась и как источник дешевой рабочей силы; широкое распространение получил массовый наем на работу к богатым курземским хозяевам, уезжали семьями, часто в «работники» отправлялись и дети 12–13 лет.
Отрезанная от Востока, не имеющая – в отличие от Видземе и особенно Курземе – выхода к морским торговым путям, Латгалия представляла собой мир социально-экономического, социально-культурного тупика.
Значительно осложнилось положение русского населения после 1934 г., во время авторитарного режима Карлиса Ульманиса. В воззвании от 16 мая 1934 г., подписанном Ульманисом и его соратником военным министром генералом Балодисом, говорилось, что они будут стремиться к тому, «чтобы в Латвии торжествовало латышское и исчезло чужое».
Главные задачи режима были определены как «создание латышской Латвии» и «укрепление единства латышского народа».
Концепция «латышской Латвии» была не новой, частично она осуществлялась с первых дней независимого Латвийского государства, после 1934 г. она стала основой основ государственной политики. Осуществление ее носило многоаспектный характер. Отметим лишь три первостепенно важных обстоятельства:
1) реквизирование православных храмов (архиепископ Иоанн Поммер: «Православную церковь у нас всячески утесняют не за ее догматы, не за каноны, а потому, что в умопредставлении наших русофобов она есть «русская церковь», «русская вера»»; «Некоторые из них [храмов. – Ф. Ф.], как напр. Рижский Алексеевский храм и Рижский Петропавловский храм, бывший наш кафедральный собор и усыпальница православных архиереев, переданы инославным, а некоторые обращены для чисто светского употребления: напр., в одном помещается музей, в одном гимнастический зал, в одном концертный зал и т.п.».
2) закрытие многих русских периодических изданий (впрочем, «Сегодня», одна из лучших газет русской диаспоры, закрыта не была);
3) отмена школьной автономии меньшинств (министр образования заявил, что необходимо освободиться от влияния чужих культур, которые «угрожают латышизму».
В этой связи напомним, что еще в 1920-е годы прозвучало требование: «…русский язык не смеет звучать ни в одной латгальской школе. Введение русского языка в латгальских народных школах вредно для нашего народа и для укрепления нашего государства». И т.д., и т.п.
А теперь вернемся к стихотворению А. Формакова.
Двинск обозначен как город «без роду-племени, не нужный никому». По Формакову, судя по всему, мультинациональность Двинска, его определенный космополитизм, текучесть населения делают его городом, лишенным устоев, традиций, этнокультурной почвы, с другой же стороны, определяют его «никчемность» как для Запада, так и для Востока. Не только его «уездность», но «меныпинстская» мультинациональность. И городской ландшафт («На улицах трава смеялась звонко…»), и городское население («А ты – дремал, зарывшись в глубь и тьму») представляют мир патриархально-провинциальной «уездности», благодаря которой он и вычеркнут как из большой культуры, так и из большой истории («Лишенный почестей истории и славы,// Музеев, статуй, парков и дворцов…»). Это город, которому наступает «конец кровавый» и который умирает «вне позы и отваги», умирает настолько тихо, что смерть его не будет замечена миром, не будет оплакана, не «овеет болью» «лица мудрецов». И страданье города «только раз» привлечет его жителя, впрочем, написавшего об этом стихи.
«Элегичность» «Двинской элегии» определяет заключительная V строфа.

И молча шел к незримому концу,
Покорный предначертанному свыше,
И слезы горькие по скорбному лицу
Катились все безропотней и тише.

Итак, высшая воля. «Молчаливый» путь к гибели продиктован высшей волей, судьбой, скорее, божественным предопределением. Причудливая история Двинска неизбежно порождала именно это мифологическое представление. Отсюда и важная для стихотворения оппозиция «верх—низ» («приземистый уездный городок», зарывшийся «в глубь и тьму», над которым неведомые, сверхреальные «бойцы скрестили шпаги»).
Трагедия города не затронула большой мир, трагедия города – трагедия лишь для него самого; погибая, город осознает свою смерть: «слезы горькие по скорбному лицу», но это осознание не столько трагедийное, сколько мелодраматическое.
И, наконец, самое главное, поведенческо-этическое заявлено в последнем стихе, даже в последних словах: слезы катятся «безропотней и тише». Суть Двинска – безропотность, смирение, покорность судьбе. Об этом же свидетельствуют и другие авторы. Пильский: «В серых сумерках города слышится лепет смирения.
Оскорбленный, побитый, оставленный, он покорно склонил свою голову, как сирота».

  Пильский П. Убитые города: Двинск. – С. 32.

Между тем, катастрофизм исторической жизни региона не уменьшался, наоборот, усиливался. В июне 1940 г. в результате печально знаменитого Пакта о ненападении Латвия была оккупирована Советским Союзом. Произошла очередная смена государственности. Вслед за кратковременной советской оккупацией в июне 1941 г. началась немецкая оккупация, длившаяся три с лишним года. Восстановленная в 1944 г. советская власть сохранялась, как известно, до августа 1991 года. Как советская оккупация, так и две депортации населения, по преимуществу латышского, осуществленные в июне 1941 г. и в марте 1949 г., чрезвычайно осложнили жизнь латвийских русских, которые стали восприниматься как орудие советской экспансии; в Латвии до сих пор слово «русский» употребляется в значении «советский»: «русская армия» («krievu armija»), «русское время» («krievu laiks») и т. д.
В результате военных действий Даугавпилс был вновь разрушен на 75–80%, прежде всего городской центр.
Советская оккупация очередной раз и самым серьезным образом изменила демографическую ситуацию как в Латвии в целом, так и в Даугавпилсе. Сократившееся к 1944 г. до 15 тысяч, население стало стремительно расти, как оно росло в конце XIX – начале XX века. 1946 г. – 22,5 тысячи человек, 1955 г. – 58,5 тысяч, 1959 г. – 65,5 тысяч, 1991 г. – 129,5 тысяч человек. Значительно изменился его состав. Во-первых, после войны резко сократилось еврейское население: против 25% в 1935 г. 3%, или около 2 тысяч, в 1959 году; 1%, или около 1300 человек, в 1991 году. В 1939 г. из Латвии, в том числе и из Даугавпилса, завершился исход немецкого населения, исконного населения с ливонских времен. В заключительную стадию вступил и исход евреев. Незначительно увеличилось латышское присутствие: если в 1935 г. латыши составляли 15300 человек, то в 1991 г. – за 55 лет – 16200 человек. И вновь резко стало расти русское население. В 1959 г. оно составляло 36700 человек, или 56%, в 1991 г. – 75500, или 58,3%. Подавляющее большинство русских, живущих в Латвии во второй половине XX века, – переселенцы послевоенного времени (как говорят, экономический рост Даугавпилса, строительство новых заводов, расширение и переоборудование старых являлось формой тотальной русификации Латвии). Даугавпилс обрел характер по преимуществу русского города.
И теперь вновь возвращаюсь к «безропотности» и «покорности», о которых говорят Формаков и Пильский.
В 1997 г. у меня были долгие разговоры с Е. И. Строгоновой, родившейся в 1912 г. недалеко от Лудзы. Два-три фрагмента, в которых речь идет о событиях 1940–1941 гг.
Фрагмент первый. Как в деревне относились к красным? – По-разному относились. Кто победнее был, тот и относился к красным лучше: лучше будет жить… А вообще-то: пришли и пришли. Бедному человеку все подчиняться надо. – А не страшно было, слышали же, наверно, о колхозах, о голоде, о репрессиях? – Слышали, да, папа мой слышал, читал. Но мы в деревне ничего не понимали, будто это не про нас, нас не коснется. Как жили, так и будем жить. – А недовольные все-таки были? – Не знаю… Нет, с теми, с кем мы общались, вроде не было таких.
Фрагмент второй – о немцах летом 1941 года: – Война… Войну встретили серьезно… Немцы пришли скоро… По радио передавали, что немцы далеко-далеко… И тут вдруг появились на мотоциклах солдаты немецкие… Через три часа… Как немцы относились к населению?.. Можно сказать, посредственно. Боялись мы, правда, побаивались. У бабушки платок был красный… Так она платок скорее спрятала, ой, немцы идут, скажут, коммунистка в красном платке… Пришли русские – так встретили… Пришли немцы – так же. Пришли и пришли. Русские, когда пришли, кино показывали… немое… Немцы не показывали.
И о двух эпизодах начала войны: о евреях и партизанах.
Несмотря на преклонный возраст, моя собеседница называет десятка полтора фамилий лудзенских евреев, с которыми в той или иной степени приходилось общаться, – врачей, аптекарей, ветеринаров, лавочников, владельцев больших магазинов и т. д. Отношения с евреями, – говорит она, – всегда были хорошими. Это подтверждает и Н. О. Лосский, рассказывая в своих «Воспоминаниях» о дагдском детстве в 1870-е годы; еврейская тема начинается у Лосского словами: «Видное место в укладе жизни нашего местечка и среди впечатлений детства занимали евреи», а заканчивается так: «Все эти впечатления детства поселили в моей душе симпатии к столь часто гонимому еврейскому народу…».

  Лосский Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский путь. – Санкт-Петербург, 1994. – С. 19–20.

Длительная совместная жизнь не только определила дружеские отношения между двумя народами, но и позволила избежать погромов. Спрашиваю, а как называли? Не дав мне закончить: «называли и евреями, но чаще жидами».
И вот эпизод. «В Пилде [волостном центре. – Ф.Ф.] жило две еврейских семьи: Эпштейны и Хабасы. Хабасов увезли почти сразу, видели, как айзсарги везли в Лудзу на грузовой машине. А Эпштейнова жена за айзсаргами ухаживала, стирала, кормила. Сорок айзсаргов у них стояло. А однажды под вечер слышим автоматные очереди. Ну, мы всё поняли. Эпштейна, Берту и двух девочек – Полю и Соню, 4 годика, а другой – шесть. И бросили в озеро. Забрали все ихнее имущество». Спрашиваю: «Были ли среди айзсаргов русские?» – «Были и русские, но больше латыши».
О партизанах: «С партизанами дело хуже обстояло. Они ходили ночами, и как только немцы замечали, где партизаны, так эту семью уводили, расстреливали… – А партизан было много? – Много. Пришли в одну ночь, забрали моего брата, дядю… – Что значит, забрали? – Хочешь идти с нами – пойдешь, а не пойдешь – так можем тебя расстрелять. – И расстреливали? – Не знаю, может, где и расстреливали, но так говорили. В нашей деревне не было. – А партизан боялись? – Боялись».

  Запись разговоров с Е. И. Строгоновой хранится в моем архиве.

История с ее катастрофическими событиями, непрерывной сменой разнонациональных режимов, постоянным притоком и оттоком населения и т. д. выработала в местном населении чувство не столько неустойчивости, сколько фатальной зависимости от обстоятельств, смирения, «покорности» и «безропотности», не буду говорить – компромиссность, скажу – эластичность поведения и мышления. Отсюда это замечательное «пришли и пришли», но «пришли и пришли» неизбежно побуждает поменять платочек, его цвет.
В этом отношении весьма показательна трагическая судьба Арсения Формакова, автора «Двинской элегии». Не буду говорить сегодня о наиболее значительных событиях его жизни, скажу о фактах второстепенных или даже третьестепенных. И все же необходимо сказать, что в числе известных представителей даугавпилсской интеллигенции Формаков был арестован 30 июля 1940 г. и пробыл в лагере до 5 декабря 1947 г., второй раз был арестован 8 сентября 1949 г. и освобожден 28 июля 1955 г. Умер Формаков в 1983 г. В начале 1990-х гг. дочь Формакова написала биографию отца, всецело основанную на его рассказах о своей жизни. В биографии много говорится об отце Формакова Иване Васильевиче, о его бедном детстве, о службе в армии, о любви к книгам (в библиотеке отца было около 300 томов), о дачном лете и т. д. И ни слова о его активнейшей общественно-религиозной деятельности в конце 1900 – начале 1910-х гг., о чем свидетельствуют и двинские газеты, и архивные материалы. Скорее всего, об этой стороне отцовской жизни Формаков не считал возможным рассказывать даже в 1970—1980-е гг.

  Архив Центра русской культуры (Дома Каллистратова). – Даугавпилс.

История вторая. Солженицын в «Архипелаге Гулаг» упоминает Формакова: «Арсений Формаков, человек почтенный и темперамента уравновешенного, рассказывает, что лагерь их был увлечен работой для фронта; он собирался это и описать».

  Солженицын А. И. Архипелаг Гулаг: 1918–1956: В 3 т. – М., 1989. – Т. 2. – С. 123.

Встреча Солженицына с Формаковым произошла в Куйбышевской пересыльной тюрьме, знакомство возобновилось в конце 50-х гг. и длилось до середины 60-х. По рассказам дочери, Солженицын с женой Натальей Алексеевной несколько раз бывал в Риге у Формаковых. Это подтверждают и письма Солженицына Формакову. Первое письмо относится к 14 января 1963 г., последнее, восьмое, – к 31 марта 1965 г. Девятое письмо было написано Натальей Алексеевной, скорее всего, в 1967 или 1968 г. Отношение Солженицына к своему адресату предельно дружеское, можно сказать, сердечное. Но чрезвычайно значимо одно обстоятельство – проходящий через письма Солженицына мотив формаковского «неответа». По мере того, как пресса, говоря словами Солженицына, доходит «до бандитского неприличия», Формаков отстраняется, отчуждается от Солженицына, по сути дела, разрывает отношения.

  Письма А. И. Солженицына к А. И. Формакову находятся в Даугавпилсе в архиве Центра русской культуры (Дома Каллистратова).

Ситуация последнего десятилетия (после августа 1991 г. – восстановления независимости Латвийского государства), переживаемая русским населением, исполнена растерянности, напряжения, противоречивости, драматизма. На январь 2000 г. население Даугавпилса составляло примерно 115 тысяч человек, т. е. уменьшилось на 14500 человек, по преимуществу за счет отъезда русских, белорусов и евреев. Если в 1991 г. русские составляли 75 тысяч человек, то в 2000 г. – 63 тысячи человек, т. е. 55% всего населения. В этом смысле Даугавпилс сохранил статус по преимуществу русского города. Но из 63 тысяч русских гражданами Латвии являются около 62%, т. е. 39 тысяч. Латвийское гражданство получили граждане первой республики и их прямые потомки. 24 тысячи русских, живущих в Даугавпилсе, являются негражданами Латвии (негражданин – nepilsonis – это официальный статус лиц, имеющих соответствующий паспорт, переселившихся в Латвию после 20 июня 1940 г., т. е. после оккупации, и их потомков). Неграждане не имеют права быть избранными и быть избирателями даже в муниципальные органы; есть целый ряд других ограничений. Естественно, возможен процесс натурализации, но он протекает крайне медленно, поскольку необходимо совершенное владение латышским языком, подавляющее же большинство жителей, родившихся и большую часть жизни проживших в русскоязычном городе, латышским языком не владеют или владеют плохо.
Численность населения – весьма существенный фактор. Надо быть утопистом или крайним радикалом, чтобы полагать, что в обозримом будущем город, большая часть населения которого – русское (или русскоязычное), а латыши составляют лишь 16% из 115 тысяч, станет городом латышского языка. В силу демографической самодостаточности, русское население не делает значительного шага ни в сторону латышского языка, ни в сторону латышской культуры, хотя бы на уровне первичного с нею ознакомления. В этой ситуации не только духовный, но и деловой контакт народов в принципе невозможен. Процесс интеграции, о котором сейчас много говорят, – репрессивными языковыми акциями не будет ни ускорен, ни тем более решен, скорее всего, наоборот. Но это свидетельствует о том, что значительная часть русского населения смирилась со своей формальной и фактической второсортностью.
Помимо политического и языкового фактора, существен и фактор экономический. Латгалия, в том числе и Даугавпилс, находится в ситуации, близкой к катастрофической ситуации 1920—1930-х гг.; из латвийских регионов Латгалия оказалась наиболее обреченной, наиболее бедной из-за глубочайшего экономического кризиса, продиктованного все той же закрытостью восточного рынка; чрезвычайно высок уровень безработицы.
Есть «протестантизм», но «протестантизм» «протестантизму» рознь. Одно дело «протестантизм» правозащитников; другое дело неплодотворный «протестантизм» тех, кто, желая сохранить свою национальную «самость», эту «самость» утверждает как ту абсолютную ценность, которая должна быть без условий принята и латвийским государством, и латышским народом. Консервативный радикализм этой позиции, во многих отношениях «великодержавной», шовинистической, – в принципиальном нежелании считаться с фактом латвийской государственности, с фактом существования другого народа, другой культуры. И оставим это в стороне.
И гражданская второсортность, и «безъязыкость», и проблема трудоустройства – все это сформировало своего рода комплекс неполноценности, являющийся важнейшим фактором гражданского сознания русского населения Латгалии, его значительной части. Речь идет не о превращении его в коллективного Акакия Акакиевича, а о некоем стыдливом переживании своей «русскости». Немалая часть учительства, профессионально связанная с русской культурой, сторонится, например, культурно-просветительской деятельности, тем более важной, что изучение русской истории, истории русской культуры, в некотором смысле и литературы, сведено или сводится на нет. (В школьном курсе истории культуры изучается все, что угодно, но, в сущности, исключена из программы история русской культуры; в системе мировой культуры ее как бы не существует.) Самая непрестижная университетская специальность в глазах родителей – это русская филология. И т. д.
Комплекс неполноценности русских, прежде всего интеллигенции, проявляется и в другом: в стремлении в крайних формах проявить свою лояльность к латышскому государству.
Наиболее четко это выражено во фразе, которую чаще всего произносят граждане Латвии: «Я не идентифицирую себя как русская». Сформировавшийся в течение длительного времени конформизм (речь идет не о способности к открытому диалогу, а именно о конформизме) есть свидетельство определенной притупленности, размытости национального самосознания. Кстати говоря, в 1990-е годы активно создавались истории еврейского, польского, белорусского, латышского Даугавпилса, но нет истории Даугавпилса русского. Среди интеллигенции весьма притягательной идеей является идея формирования особой национальной общности – русских Эстонии, Латвии, в целом Балтии, генетически связанной с русским этносом, но от него и весьма отличной. Формирование этой национальной общности, как утверждается, началось в 1920—1930-е годы, но было прервано в 1940 г., в 1990-е годы эта национальная общность стала состоявшимся фактом.
В июне 2000 г. в газете «Юность Эстонии», выходящей в Таллинне, был опубликован материал о создании политической партии «балторусов». Лидер партии говорил о том, что за десять лет независимости произошли решительные изменения ментальности многих представителей русского населения Эстонии; сформировалась некая новая нация, в картине мира которой синтезировались эстонские и русские национальные качества, – балторусы. То, о чем сказано в Эстонии, не сказано в Латгалии, но эстонская мотивация есть реальность сознания некоторой части русских латгальцев, во многом отвечающая идее интеграции. Трансформация национального сознания народов, живущих в инонациональном мире, неизбежна, но эта трансформация длительна; в данном же случае она носит характер абсолютно конъюнктурной декларации, продиктованной все тем же комплексом неполноценности.
Комплекс неполноценности, по всей вероятности,  не свойственен поколению, сформировавшемуся в 1990-е годы, в большей или меньшей степени владеющему латышским языком, обучавшемуся в университетах, в которых преподавание ведется на латышском языке, ориентированному не только на Латвию как страну обитания, но и на Запад, и на Запад, может быть, в большей степени. Русский в латвийском и – шире – в европейском мире – это и есть, скорее всего, вектор развития национальной идеи, как она оформляется в сознании молодого поколения.

Ф. П. Федоров (Даугавпилс) 2000 г.

Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты.

Первая мировая война. Несмотря на давность лет, она навечно останется в памяти человечества как одна из самых длительных и кровопролитных войн, в результате которой погибли десятки миллионов человек, были разрушены тысячи городов и селений. В круговороте событий Первой мировой войны Двинск занимает свое, историей отведенное ему место.
       Еще и сейчас жители Даугавпилсских волостей находят в своих огородах напоминания об этой войне. В октябре 2000 г. житель Калкунской волости нашел в земле рядом со своим домом 76-миллиметровый снаряд и ручную французскую гранату, которые были на вооружении русской армии времен первой мировой войны. Таких «сюрпризов» земля Латгалии таит еще немало. Старые, полуобрушившиеся окопы возле Медуми, Свенте и Илуксте – свидетельство жестоких боев на подступах к Двинску в 1915 г.
       Во время экспедиций Даугавпилсского музея в этих местах сотрудники видели сохранившиеся блиндажи, построенные германскими солдатами и успешно используемые сегодня местными крестьянами в качестве погребов. Еще в 1926 г. газета «Двинский голос» сообщала о том, что железобетонные укрепления окопов и блиндажей, осколки снарядов, тысячи пудов колючей проволоки местные крестьяне отправляли в город для продажи. Чтобы извлечь металл, конструкции взрывались, причем мелкие куски бетонных плит шли на сооружение различных построек. С каждым годом следов былых сражений остается все меньше, но даже прошедшие 90 лет не смогли сравнять изуродованную взрывами и изрытую окопами землю.
       Накануне Первой мировой войны Латвия являлась составной частью Российской империи, а Двинск был уездным городом Витебской губернии. Двинск по численности населения (113 тысяч) опережал Минск и занимал 2-е место в Латвии после Риги. Это был крупный железнодорожный узел, промышленный и торговый центр, занимавший по числу промышленных и торговых предприятий 1-е место в Витебской губернии. В связи с бурным экономическим развитием Двинска в начале ХХ в. выросло и его стратегическое значение.
       В течение многих десятков лет здесь дислоцировалась 25-я пехотная дивизия, состоявшая из Лифлядского, Дерптского (позднее Юрьевского), Ивангородского и Островского полков, а также 25-я артиллерийская бригада. При этом в самом городе были расположены три первых полка, а Островский лишь в 90-х гг. был переведен из Креславки (Краславы).
       Артиллерийская бригада располагалась на Новом строении. Там, где в настоящее время находятся лютеранская церковь и костел Девы Марии, была просторная площадка, на которой проходило обучение артиллеристов.
       В 1892 г. у графа Плятера-Зиберга был куплен участок земли (ныне это район леса около Нового форштадта), где был оборудован лагерь, а также построена деревянная церковь. Даже через 40 лет, в 30-е годы ХХ в. полигон считался одним из лучших в Латвии. В 1934 г. церковь была перенесена в район Старого форштадта. Однако до сих пор некоторые старожилы обозначают место в лесу под названием «у церкви».
       Продолжительное расположение в городе значительного количества войск с обозами, мастерскими, складами и огромным количеством лошадей было выгодно городскому хозяйству: это давало работу многим горожанам, а также доходы тем, кто снабжал армейские части продовольствием, обмундированием, фуражом и т.д. Немаловажное значение имел этот факт и для культурной жизни. Офицерское гарнизонное собрание, где собирались не только военные, но их родственники и знакомые, было тем местом, где создавались и демонстрировались любительские спектакли, концерты, читались лекции, устраивались вечера. Находилось гарнизонное собрание на 2-м этаже здания, где в настоящее время располагается городская дума.
       С началом Первой мировой войны 25-я пехотная дивизия и 25-й артиллерийский полк покинули Двинск, чтобы никогда уже не вернуться назад. Они принимали участие во многих серьезных сражениях в Восточной Пруссии, а затем в Галиции.
       2 августа 1914 г. вся Россия узнала, что началась война. На следующий день на первых полосах российских газет был помещен императорский манифест: «Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство и целость России и положение ее среди великих держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту русской земли дружно и самоотверженно встанут все наши верные подданные. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри, да укрепится теснее единение Царя и его народа и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага…».
       По всем городам прошли молебны о ниспослании победы русскому оружию. Создавались комитеты по оказанию помощи фронту. Собирались средства. Кружка уличных сборов к вечеру становилась тяжелой, а у сборщиков не хватало значков, выдававшихся жертвователям. Патриотические настроения охватили все общество, все его социальные слои. В этом отношении характерна фотография, датированная 1914 г., хранящаяся в фондах Даугавпилсского музея. На ней запечатлена статная женщина в богато украшенном русском наряде, с короной на голове. Надпись гласит: «Милой Марфе Трофимовне от О.Смирновой, изображающей Россию. Уверена и надеюсь, что русские победят».
       С самого начала войны на территории Латвии было введено военное положение. Через 4 дня после объявления Германией войны России был образован Двинский военный округ, управление которым осуществлялось из крепости. В район театра военных действий среди прочих была включена и Витебская губерния. Двинск стал прифронтовым городом. Уже 14 июля 1914 г. Двинская крепость-склад была объявлена на военном положении и приведена в полный боевой порядок. Крепость была хорошо вооружена: из амбразур свои стволы выставили дальнобойные пушки, наблюдавшие за Калкунской долиной по ту сторону Даугавы. Самым масштабным мероприятием в Латвии в начале войны стала мобилизация. Добровольцам не было конца. Под влиянием пропаганды складывалось представление о войне как о героическом походе. Всего за годы войны в результате 7 мобилизаций в армию было призвано 120-140 тысяч жителей Латвии. Резервисты пополняли ряды воинских формирований. 29 августа 1914 г. газета «Двинская мысль» сообщала, что из Двинска на фронт выехало 1200 добровольцев.
       «Записная книжка» двинчанина Владимира Борткевича, недавно пополнившая фонды Даугавпилсского музея, представляет интересные сведения об обеспечении солдат обмундированием: «При мобилизации все нижние чины запаса, независимо от времени призыва их на службу, снабжаются годовыми вещами в количестве двух рубах, двух пар исподних брюк, трех пар портянок, двух носовых платков, одного утиральника и одной пары сапог… В военное время все годовые, мундирные и амуничные вещи, а также и теплые вещи составляют собственность казны и никаких сроков службы на них не устанавливается; отпускаются эти вещи в мере действительной надобности, т.е. при приходе в негодность».
       Одновременно с проведением мобилизаций перестраивалась деятельность всех промышленных предприятий: их работа была подчинена требованиям военного времени. В Двинске изготавливались детали для пушек и пулеметов, в крепости была развернута артиллерийская лаборатория, интендантская мастерская, а также мастерские по изготовлению одежды и обуви.
       Военным инстанциям подчинялась также деятельность разнообразных гражданских учреждений. После выражения недовольства «стратегическими позициями» немцев в Двинске (Пфейфер – городской голова, Минус – директор банка, Мирбах – предводитель дворянства, Энгельгардт – начальник земства) подданные Германии и Австро-Венгрии, а также немцы по национальности увольнялись от должности, их имущество конфисковалось. Однако некоторые дальновидные фабриканты оставляли на своих предприятиях управляющих из подданных России.
       Уже в августе город стал принимать на лечение раненых. В крепости находился военный госпиталь – одно из крупнейших лечебных заведений данного профиля в России.
       В ноябре 1914 г. Двинск посетили император Николай ll с императрицей Александрой Федоровной и дочерьми – великими княжнами Ольгой и Татьяной. В личном дневнике императора появилась запись:
       «2 ноября. Воскресенье. Ночью дождь барабанил по крыше вагона. В 9 часов приехали в Двинск. После обычной встречи уехали с самого вокзала в моторе вчетвером в крепость. По всей дороге стояли запасные войска и ополченские дружины. В крепостном соборе были у обедни и затем осмотрели военный госпиталь. Видели там в двух палатах германских раненых. Оттуда поехали в город и посетили бараки местного земства».
       Об этом визите сохранились душещипательные воспоминания начальника канцелярии Министерства императорского двора Александра Мосолова (1854–1939):
       «Государь прибыл в Двинск и обходит обширный военный госпиталь, разговаривая со многими офицерами и солдатами. Мне запомнилась одна беседа, на которую обратили внимание все окружающие Его Величество.
       Перед Государем запасный рядовой 157 пехотного полка Степан Кузнецов. Он тяжело ранен в голову. Лежит мертвенно бледный с воспаленными глазами. При приближении Его Величества стремится немного подняться и как-то напряженно, радостно смотрит на Царя. Затем, когда Государь подошел совсем близко к Кузнецову и остановился, послышался слабый, протяжный голос раненого: "Теперь легче стало. Прежде никак не скажешь. Ни отца, ни мать позвать не мог. Имя Твое, Государь, забыл. А теперь легче, сподобился увидеть Государя". Затем помолчал, перекрестился и добавил:
       – Главное, Ты не робей; мы его побьем. Народ весь с Тобою. Там, в России, братья и отцы наши остались.   
       Эти слова простого рядового глубоко запали в душу всех, кто слышал этот разговор.
       Государь передал Георгиевский крест Кузнецову. Тот перекрестился и сказал Его Величеству: "Спасибо, благодарю. Поправлюсь, опять пойдем сражаться с германцами".
       Кузнецов был так растроган свиданием с Государем, что говорил даже не как солдат, а как простой русский человек, потрясенный свиданием с Царем. На Государя слова раненого солдата произвели сильное впечатление. Его Величество присел на кровать Кузнецова и ласково сказал ему:
       - Поправляйся скорее; такие люди нужны Мне.
       Кузнецов перекрестился, взял руку Государя и поцеловал ее, даже погладил и вновь сказал: "Ты не робей, побьем его!"
       Не раз затем Его Величество вспоминал свою беседу с Кузнецовым и говорил, что он особенно запомнил эти простые, полные любви слова к нему и к России.
       Он так утешил Меня, - говорил Государь.
       В обоих лазаретах многим из раненых император вручил знаки воинского отличия. Императрица с дочерьми надевала на раненых образки.
       Представители Царского дома активно участвовали в движении сестер милосердия. Во время первой мировой войны императрица Александра Федоровна и четыре великие княжны стали сестрами милосердия, а Зимний дворец превратился в госпиталь.
       Императрица Александра Федоровна писала о работе в лазарете:
       «Слава Богу за то, что мы, по крайней мере, имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим и можем им дать чувство домашнего уюта в их одиночестве. Так хочется согреть и поддержать этих храбрецов и заменить им их близких, не имеющих возможности находиться около них!».
       Для многих сестер милосердия работа в госпиталях была не только долгом, но и велением сердца, нравственной внутренней потребностью служения ближнему, любовью и милосердием к страждущим.
       В музее находятся фотографии, документы и форма сестры милосердия Марфы Васюковой (1880-1970?). Во время русско-японской войны она работала в Двинском госпитале медсестрой и была награждена медалью Российского общества Красного Креста. С 1914 г. находилась на фронте, в санитарном поезде. Окончив в апреле 1916 г. курсы 1-й медицинской помощи и ухода за ранеными и больными при Цандеровском институте в Петрограде, она до конца войны работала в лазаретах и госпиталях, в том числе Двинском. В дальнейшем вся ее жизнь была связана с деятельностью Общества Красного Креста. Марфа Трофимовна, коренная двинчанка (урожденная Горшанова), была человеком цельным, добрым и талантливым. До войны она была вольнослушательницей Петербургской художественной академии, занималась рисованием и художественной вышивкой. Война нашла отражение и в ее картинах, на одной из которых изображена медсестра с раненым воином. Интересная подробность: восприемником сына М. Васюковой Константина в 1912 г. был двинский инженер Г. Графтио, в последствии известнейший гидроэнергетик, академик АН СССР.
       С посещением Николаем II Двинского госпиталя связана и биография легендарного когда-то уроженца нашего города Яниса Чакстенса (1887-?) – участника военных событий, первого латыша, награжденного Золотым крестом святого Георгия. Вручив тяжело раненому Чакстенсу крест святого Георгия 1-й степени, император отдал приказ немедленно произвести смелого офицера в чин подпоручика.
       Мобилизованный в армию и отправленный на фронт в Восточную Пруссию, Я.Чакстенс уже в августе 1914 г. был произведен сначала в чин старшего унтер-офицера, затем подпрапорщика и награжден медалью святого Георгия 4-й степени (14 августа) и крестами святого Георгия 4-й (18 августа) и 3-й степени (28 августа). В сентябрьских боях 1914 г. к его наградам добавились медали святого Георгия 3-й и 2-й степени, а в октябре – Золотой крест святого Георгия 2-й степени и орден святого Станислава с копьем и лентой. 7 октября он был произведен в прапорщики.
       В ночь с 19 на 20 октября отважный офицер, возглавляя атаку своих солдат, был тяжело ранен в руку, ногу и живот и был эвакуирован в Двинский военный госпиталь, где и состоялась его встреча с императором Николаем II . Только в госпитале Чакстенс узнал, что был представлен к награде – золотой медали Анны и премии в размере 200 рублей за взятие в плен германского офицера.
       Несмотря на тяжелые ранения и две тяжелые операции уже 30 января 1915 г. Я. Чакстенс вновь отправился на фронт. Через неделю он был ранен и попал в плен, где находился в течение 6 недель. После удачного побега он вновь вернулся в армию. В связи с ухудшением здоровья некоторое время был в запасе, но в июле 1915 г. он вновь на фронте уже в чине штабс-капитана. В сентябре – новое ранение, а после выздоровления – снова фронт. Его героизм восхищал всех, кто его знал. Он также был по достоинству оценен и награжден командованием: в ноябре 1915 г. – орденом святой Анны 4-й степени, в июне 1916 г. – мечом святого Георгия, в декабре 1916 г. – орденом святого Владимира 4-й степени.
       В сентябре 1916 г. он стал командиром батальона. 18 января 1917 г. снова был ранен, но всего через неделю возвратился в полк. 2 февраля – новое ранение и повышение до чина капитана. После выздоровления Я. Чакстенс больше не вернулся на фронт. Он занимал разные посты в армии, милиции, военном округе. После прихода к власти большевиков опытный военный вынужден был работать писарем и делопроизводителем в Орловском госпитале.
       5 мая 1918 г. он был впервые арестован как бывший белый офицер. Освобожден из тюрьмы через 5 месяцев по болезни. В апреле 1919 г. Я. Чакстенс был призван на службу в Красную армию, однако уже 2 июля был уволен со службы по состоянию здоровья. 10 июля 1919 г. последовал новый арест и полугодовое тюремное заключение.
       В июле 1920 г. Чакстенс снова был мобилизован в Красную армию, а в октябре назначен начальником Орловского военного округа. Однако через две недели он был арестован и заключен в лагерь. На этот раз арест был недолгим. В связи с нотой Латвийского правительства он был освобожден и в феврале 1921 г. вернулся на родину. В октябре 1934 г. капитан запаса Латвийской армии Я. Чакстенс был снят с воинского учета.
       На этом, к сожалению, прерываются сведения об этом человеке. Известно только, что его сын Янис, живший в Риге, в июне 1941 г. был депортирован в Сибирь.
       Георгиевский крест считался самой почетной наградой рядового и унтер-офицерского состава русской армии. Заслужить этот знак отличия можно было, лишь совершив боевой подвиг и проявив личную храбрость. За время Первой мировой войны Георгиевским крестом было награждено более миллиона человек. Однако количество награжденных вовсе не умаляет значимость этой награды.
       Со старых фотографий, хранящихся в музее, смотрят воины русской армии – георгиевские кавалеры. Зачастую их имена не известны, но чувство уважения к героизму этих людей не подвластно времени. Они смело шли на врага и защищали Отчизну. И сегодня их подвиги продолжают вызывать восхищение.
       Во время одной из последних экспедиций сотрудникам музея были переданы документы и награды участника сражений 1914-1917 гг. Владимира Борткевича. Воинская («записная») книжка бывшего двинского крестьянина свидетельствует о том, что он был призван в армию в 1912 г., в сентябре 1914 г. произведен в младшие фейерверкеры, а в ноябре – в старшие фейерверкеры.
       28 сентября 1914 г. В. Борткевич был награжден Георгиевской медалью 4-й степени, 1 ноября – Георгиевским крестом 4-й степени, 6 ноября – Георгиевской медалью 3-й степени, 26 мая 1915 г. – Георгиевской медалью 2-й степени, 19 июля 1915 г. – Георгиевским крестом 3-й степени. При этом он ни разу не был ранен.
       Военные события 1914 г. свидетельствовали о срыве стратегического плана германского Генерального штаба (плана Шлифена): молниеносный удар по Франции и последующее наступление на Россию не удались, и германские войска вынуждены были перейти к обороне. Война приобрела затяжной характер.
       После провала плана молниеносной войны германское командование решило в 1915 г. главное внимание обратить на Восточный фронт, надеясь разгромить Россию, вывести ее из войны, а затем вновь направить удар против французских и английских войск.
       Воюющие стороны располагались на широком фронте протяженностью 250 км. Силы были примерно равны. Но немцы почти в 2 раза превосходили русских в артиллерии и лучше были обеспечены боеприпасами.
       Ограниченность сил и средств не позволяла русскому командованию принять наступательный план действий. Летом 1915 г. русские войска терпели одно поражение за другим, преимущественно ведя активную оборону, – корпуса отходили с рубежа на рубеж, переходя на отдельных участках в контратаки, которые зачастую заканчивались неудачами, что объяснялось безынициативностью верховного командования и несогласованностью действий отдельных частей.
       Русские войска в Литве и Курземе образовывали 3 отдельные группы, в чем командование Северо-Западного фронта усматривало причины неудач на фронте. Поэтому они были объединены во вновь образованную 5-ю армию, штаб которой находился в Двинске. Командование было поручено многоопытному и энергичному генералу Павлу Адамовичу Плеве (1850-1916) , которому было поручено заняться укреплением подходов к Риге и Двинску.
       За полгода кайзеровские войска на Восточном фронте продвинулись на сотни километров, заняв Польшу и Литву, часть Латвии и Белоруссии. Немцами были захвачены Либава (Лиепая), Шавли (Шауляй), Поневеж (Паневежис). В июле 1915 г. в результате наступления Неманской армии русские войска вынуждены были оставить Фрауэнбург (Салдус), Гольдинген (Кулдигу), Доблен (Добеле), Туккум (Тукумс), Виндаву (Вентспилс).
       Во время июльского наступления германских войск П. Плеве отдал приказ о немедленном отходе, чтобы вывести русские войска из-под ударов врага. Это был шаг, свидетельствовавший о гражданском мужестве генерала, отдавшего приказ, идущий вразрез с требованием Ставки «ни шагу назад».
       Для поддержания морального духа русской армии использовались разнообразные способы патриотической пропаганды – листовки, газеты, открытки патриотического содержания и с карикатурами на кайзеровских солдат, даже бланки для писем.
       Наш музей располагает уникальным экспонатом – письмом Эдуарда Бунжа с фронта, датированным 11 июля 1915 г. и написанным на красочном типографском бланке двойного сложения. На обложке письма ( IX серия, № 2) изображены русские воины, со штыками наперевес атакующие немецких солдат. Здесь же помещен следующий текст:

      «В штыки идем мы смело за правое наше дело!
       В штыки идем вперед, за Русь, Царя и за народ!

    Штыковой бой.

      В 10 верстах от деревни В. один батальон немецкого полка засел в укрепленной им позиции и, пользуясь прикрытием, открыл убийственный огонь по небольшому отряду нашей пехоты, находившемуся в открытом поле. Несмотря на ожесточенную пальбу и малочисленность нашего отряда, наши славные солдаты достигли проволочных заграждений противника и штыковым ударом заставили его покинуть занятую им позицию, взяв при этом в плен 2 офицеров и 165 нижних чинов».
       На второй странице также типографским способом напечатано письмо:
      «Дорогие и любезные мои родители!
       В первых строках моего письма спешу уведомить Вас, что я по милости Всевышнего жив и здоров, чего и Вам от глубины души желаю. И сообщаю я Вам, что службою я доволен и Начальство у меня хорошее. Так что, дорогие мои родители, обо мне не печальтесь и не кручиньтесь, а присылайте почаще о себе весточки. Когда я читаю Ваши дорогие письма, то мне кажется, что я вижу Вас и слышу Ваши разговоры. А покамест, да пошлет Вам Господь Бог наш здравие и благополучия на многие лета.
       И прошу я Вас пишите мне, дорогие мои, подробно обо всем, как живете да поживаете? И еще прошу я вас, передайте нижайший поклон дорогим братьям и сестрам, а также родным да друзьям-товарищам.
       Затем до свидания. Остаюсь горячо любящий Вас сын».
      Третья и четвертая страницы – письмо из действующей армии самого Э. Бунжа на латышском языке. Он сообщал родным о том, что из Красного Села прибыл на место службы (название населенного пункта вымарано цензором) в стрелковый полк, видел немецкие аэропланы, обстреливавшие позиции. Далее он сообщал о том, что писать особенно не о чем (по-видимому, опасаясь цензуры), но, «когда Бог даст возвратиться домой, он о многом сможет рассказать».
       На август 1915 г. германское командование готовило новые удары. Один   — на Ригу, во взаимодействии с силами флота. Другой   — на Ковно (Каунас) и Вильно (Вильнюс).
       На всем протяжении Северо-Западного фронта кипели жаркие схватки. Противник засыпал русские позиции тяжелыми снарядами, применял газы. Противогазов еще не было. По опыту англичан вышла инструкция, рекомендующая использовать ватно-марлевые повязки, но они оказывались недостаточно эффективными. Русские солдаты и офицеры придумывали свои способы защиты   — наваливали на бруствер хворост, а когда газовое облако приближалось, поджигали, держась поближе к кострам. И восходящий поток горячего воздуха приподнимал облако, перетекавшее над головами людей.
       1 августа пала Митава (Елгава), и немецкая армия получила контроль над всей территорией Курляндии (Курземе). Линия фронта разделила территорию Латвии на две части. Через Ригу потянулись обозы беженцев. Ужасы фронта, скитания, нищета, и голод гнали их с насиженных мест. Нераспорядительность и произвол чувствовались на каждом шагу, процветала спекуляция. В Риге мясникам барана продавали по 1 рублю за штуку, хотя только шкура стоила 1,50. Корову скупщики скота покупали у беженцев за 15-50 рублей.
       В связи с приближением немецких войск в Двинске была создана эвакуационная комиссия, которая энергично следовала в спешке составленному плану эвакуации: из города и уезда было вывезено оборудование 60 заводов и мастерских. Оборудование, которое невозможно было вывезти, должно было быть уничтожено. Помимо оборудования, вывозились различные материалы, металлы, сукно, кожа, даже большие церковные колокола.
       Жители, слышавшие днем и ночью канонаду, которая с каждым часом становилась все громче и подходила к городу все ближе, и видевшие, как из-за реки тянулись через мосты обозы, артиллерийские орудия и транспорт, в панике спешили на вокзалы, бросая на произвол судьбы свои дома и имущество.
       Документы свидетельствуют: «Все было увезено и эвакуировано из ожидавшего с часу на час своей гибели города, и лишь на Церковной площади несколько десятков солдат, держась за длинные канаты, бились над снятием большого колокола Александро-Невского собора. Отходили последние поезда».
       Вместе с предприятиями, складами и т.п. вглубь России эвакуировались различные учреждения, школы, торговые заведения. До середины сентября из Двинска выехали 5069 рабочих с семьями. Городское население уменьшилось почти в 10 раз. Всего за годы войны Латвию покинули 850 тысяч человек, из них 10 тысяч – из Двинского уезда.
       Осенью 1915 г. в Петрограде создано общество помощи латгальским беженцам (под руководством Рубулиса). В Латгалии уже в конце 1915 г. работало 30 его отделений. Они обеспечивали беженцев едой, одеждой, устраивали на работу, помогали в поисках близких, устраивали детей в школу. Организовывались распределительные столовые и даже врачебные пункты.
       27 августа немецкие войска, получившие пополнение, начали наступление. Основные германские силы устремились на Двинск с юга. О бессиленные долгим отступлением, без патронов и снарядов, от Ново-Александровска (Зарасай), пылавшего в огне, отходили русские полки. Заняв Ново-Александровск, немцы наступали вдоль шоссе. Задержать их удалось только за Медумом (Медуми). Еще один рывок – и германские войска ворвались бы в Двинск. Сопротивление измотанных непрерывными боями солдат русской армии ослабевало. По ночам стало видимым зарево многочисленных пожаров. Неприятельские аэропланы стали все чаще появляться над городом, сбрасывая бомбы, убивая и калеча его жителей. Город стал мертвым и жутким, особенно по ночам.
       Участь Двинска, казалось, была решена. Спасти положение могло только подкрепление. Местечко Вышки стало тыловым для отступающей 5-й армии, штаб которой переместился в Режицу (Резекне). Однако командующий армией генерал Плеве медлил с отъездом из Двинска вслед за своим штабом. Одного его слова было достаточно, чтобы снять с позиций истекающих кровью солдат, и тем самым обречь Двинск на гибель и разрушение. Но приказ по армии был иным: «Пока я в Двинске, ни шагу назад». В психологии защитников города произошел перелом, и упорней стала канонада, а часть обозов и транспортов вновь потянулась за Двину.
       Упорство и вера командующего в победу принесли плоды. Плеве смог убедить Верховного главнокомандующего, что город можно отстоять, нужен лишь небольшой резерв. И в Двинск четырьмя эшелонами экстренно был отправлен 12-ый кавказский стрелковый полк. В момент его прибытия на станцию Двинск немцы уже заняли Медум и приближались к городу.
       На вокзале стрелковый полк ожидали машины для отправки в район боевых действий. «На первые машины сел оркестр, за ним распущенное знамя, а дальше… сотни автомобилей с лесом ощетинившихся штыков». Прямо с колес свежие колонны кавказцев вступили в бой и отбросили врага от стен города. Двинск был спасен. «Немцам не дали ступить ни шагу вперед, и они, засев перед самым Медумом в окопы, из них не могли двинуться вперед вплоть до самого 1918 г.».
       Оставив медумское имение и окрестные дачи, немцы безустанно обстреливали их днем и ночью. Имение, ранее манившее к себе людей своей красотой и вдохновлявшее поэтов и художников, было буквально стерто с лица земли. Уцелела лишь одна аллея.
       До войны этот живописный уголок посещали разные российские знаменитости: графиня Муравьева, адмирал Дункер, писатели Е. Ляцкий и Е. Ганейзер, художник Аполлон Майков – внук известного поэта, сын писателя Чернышевского – Михаил Николаевич и многие др. В Медуме даже гостил Отто фон Бисмарк, приезжавший на охоту к своему другу, владельцу имения фон Эттингену. В ознаменование этого события, фольварк близ Медума, в котором ночевал «железный канцлер», получил громкое название Фридрихсреэ.
       После летней кампании 1915 г. Северо-Западный фронт был разделен на два – Северный и Западный.
       Северный фронт должен был защищать подступы к Петрограду и при первой же возможности перейти в наступление, чтобы оттеснить противника насколько возможно к западу и лишить его выгодного исходного положения для развития операций. 9 сентября 1915 г. германские войска вновь перешли в наступление. Кайзер Вильгельм дал категорический приказ во что бы то ни стало дойти до линии Западной Двины (Даугавы). Армейская группа Лауэнштейна наступала на Двинск. Весь сентябрь и часть октября прошли в ожесточенных боях в районах Двинска и Илуксте. 23 октября немецкие войска штурмом заняли Илукст (Илуксте) (что считается самым большим успехом германских войск на этом направлении).
       Илуксте был почти полностью разрушен. Артиллеристы с обеих сторон обстреливали город и до основания разрушили местный костел. Построенный в ХIХ в., он был одним из красивейших в Прибалтике. В городе из 9000 жителей осталось только 100.
Осенью немецкие войска оккупировали почти всю Курляндскую губернию (Курземе). «Великое отступление» русской армии стало следствием военно-технической отсталости России и отсутствия действенной помощи от союзников по Антанте. Воевать с таким серьезным противником, как немцы, было нечем: боеприпасы почти полностью были израсходованы уже в первые месяцы войны.
       После взятия Илуксте немцы вплотную подошли к Двинску. 31 октября русские войска 5-й армии под защитой крепости нанесли мощный фланговый удар по немецким позициям. Этим вновь были сорваны планы германского командования захватить Двинск, являвшийся важным стратегическим пунктом. После кровопролитных боев на левобережье Даугавы положение на фронте стабилизировалось, и война приобрела позиционный характер. Отразив попытку германского прорыва, русские войска удерживали Двинск более двух лет.
       Рубеж фронта проходил вблизи города, который подвергался обстрелу немцев из орудий и бомбардировкам с воздуха.
       Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой (1890-1949), сын известного русского философа, общественного деятеля и публициста, побывавший в Двинске в служебной командировке, вспоминал:
       «В Двинске мне пришлось испытать ночной налет германской авиации. Шуму от взрывов и пальбы было очень много, и я был удивлен, узнав утром, что неприятельских аэропланов было всего штук пять-шесть.
       Какой-то другой раз, очень уставший за день, я заснул с вечера непробудным сном и совсем не слышал германского налета. От бомбы загорелся соседний дом (между нами был садик). Только потом я узнал, что мой вестовой ночью будил меня: «Ваше сиятельство, бомба в соседний дом попала, что прикажете делать?» - «Если в наш попадет, разбуди», - будто бы ответил я… Сам я этого ничего не помню, но мой ответ – действительный или вымышленный вестовым – произвел большое и выгодное для меня впечатление на нашу команду…».
       Со 2 по 11 ноября на Двинском участке фронта между озерами Свенте и Илзе русские войска перешли в контрнаступление. Им удалось взять сильно укрепленные немецкие позиции. Однако эта победа далась очень нелегко: русская армия потеряла около 15 тысяч человек (по английским данным – 7,5 тыс.), немцы – 20 000. Тем не менее, она имела большое значение: самоотверженные и хорошо организованные действия русских войск заставили немцев отказаться от новых попыток взять Двинск.
       Говоря о событиях 1915 г., необходимо подчеркнуть тот факт, что в августе 1915 г. в составе русских вооруженных сил были созданы латышские стрелковые батальоны, оказавшие огромное влияние на дальнейшую судьбу не только Латвии, но и России.
       Инициаторами создания первых латышских частей были студенты Рижского политехнического института. Их предложение, поддержанное латышскими общественными деятелями, привело к подписанию командующим Северо-Западным фронтом генералом Н.Рузским приказа № 322 о формировании батальонов латышских стрелков. Члены Государственной думы подписали воззвание, в котором говорилось: «Собирайтесь под латышские знамена!.. Братья, час пробил! Кто верит, тот победит. Вперед под знаменем Латвии, за будущее Латвии!».
       Латышские стрелки героически сражались на фронтах, защищая Ригу и другие латвийские города. Командующий Северным фронтом генерал Н. Рузский в рапорте Главному штабу в сентябре 1916 г. называл латышских стрелков «надежнейшей опорой на Рижском фронте». Их успехи на фронте способствовали росту национального самосознания народа. Латышские стрелки вписали в историю 1-й мировой войны имя Латвии, а впоследствии явились ядром при создании национальной армии независимого Латвийского государства.
       С нашим городом связано имя одного из легендарнейших командиров латышских стрелков – Фридриха Бриедиса (1887-1918) – талантливого военачальника и исключительно храброго человека. Ф. Бриедис окончил Двинское реальное училище, а после окончания Петербургской военной школы служил в Двинске (с 1909 по 1912 г.) в 99-м Ивангородском полку.
       Командуя 1-м Усть-Двинским полком, он за боевые заслуги и личную храбрость неоднократно повышался в звании и дослужился до полковника, был награжден практически всеми Российскими боевыми наградами (полный Георгиевский кавалер, включая золотое Георгиевское оружие). Он также – единственный из латышских стрелков, награжденный орденом Лачплесиса всех трех степеней. Это был подлинный национальный герой Латвии, боровшийся за ее национальную независимость.
       В возрасте 30 лет Ф. Бриедис был арестован как активный член созданного Борисом Савинковым «Союза защиты Родины и Свободы» и расстрелян в Бутырской тюрьме по личному приказу зам. председателя ВЧК Я. Петерса.
       Зима 1916 г. в Латвии прошла относительно спокойно: на фронте продолжалась позиционная война. Военные действия, предпринимавшиеся Россией, имели целью отвлечь часть германских войск с Запада и помочь союзникам.
       Продолжительная позиционная война при упорстве обеих сторон и отсутствии решительных результатов позволила сторонам не только основательно зарыться в землю, но и хорошо оборудовать свои позиции, которые представляли собой лабиринт окопов, ходов сообщения, усиленных проволочными заграждениями и другими препятствиями.
       События того времени нашли отражение не только в воспоминаниях и литературных произведениях, но даже в анекдотах. Один из них приводит А. Мариенгоф в «Романе без вранья»:
       «Война. Привезли в Двинск и посадили в окоп. Сидит, не солоно хлебавши. Бац! – разрыв. Бац! – другой! Бац! – третий. В воронке: мясо, камень, кость, тряпки, кровь и свинец. Вскакивает и, размахивая руками, орет немцам: «Сумасшедшие, что вы делаете!? Здесь же люди сидят!».
       В марте 1916 г. острые бои развернулись на Екабштадском (Екабпилс) плацдарме, в районе Двинска и южнее.
       Именно в это время неподалеку от Двинска, у поселка Ницгале, занял позиции 5-ый гусарский Александрийский полк – знаменитые «Черные гусары», названные так после боя с французами в августе 1813 г., когда гусары разгромили два полка тяжелой кавалерии Наполеона. Они с честью продолжали носить свою черную, прославленную во многих битвах форму. В ней же они встретили и первую мировую войну.
       Вместе с полком в район боевых действий прибыл и прапорщик Николай Гумилев (1886-1921) , известный русский поэт «серебряного века». В сентябре 1914 г. он добровольцем ушел на фронт как вольноопределяющийся (нижний солдатский чин), за храбрость был награжден двумя солдатскими Георгиевскими крестами и произведен в офицеры.
       «И святой Георгий тронул дважды
         Пулею нетронутую грудь»
       В стихотворении «Рабочий», созданном в апреле 1916 г., он писал:
       «Пуля, им отлитая, просвищет
         Над седою, вспененной Двиной,
         Пуля, им отлитая, отыщет
         Грудь мою, она пришла за мной».
       Н. Гумилев закончил службу в Париже, в штабе русского экспедиционного корпуса, вернулся в Россию уже после революции - в 1918 г. Работал в издательстве "Всемирная литература", писал стихи, занимался переводами. Судьба талантливого поэта сложилась трагически: он был расстрелян как участник заговора против советской власти. Лишь в 1991 г. дело Н. Гумилева было прекращено за отсутствием состава преступления.
       По признанию командующего немецкими войсками на Восточном фронте Людендорфа немецкие армии под Двинском попали в критическое положение. Численное соотношение на данном участке фронта складывалось в пользу русских войск. Однако, как и часто случалось, из-за несогласованности действий русские войска не смогли воспользоваться преимуществом, и командование приказало прекратить операцию Северного и Западного фронтов.
       В связи с продолжающейся войной экономическая ситуация в крае резко ухудшилась: с рынка исчезли продукты питания, возникли трудности с разменной монетой. Спекуляция приобрела огромные размеры. Промышленное производство полностью остановилось. Оставшиеся предприятия, в том числе многочисленные крепостные мастерские, работали главным образом в интересах военных ведомств.
       Реквизиции (в 1-ю очередь у крестьян, богачи откупались) и мобилизации приводили к развалу сельских хозяйств. Крестьян мобилизовывали на рытье окопов, подвозку боеприпасов, расчистку дорог. Сокращение посевных площадей и неурожаи привели к резкому росту цен.
       Боевые действия привели к уничтожению многих хуторов и деревень. В конце 1916 г. сложилось тяжелое положение в армиях Северного фронта, особенно на двинском участке, где продолжались напряженные бои. Двинск подвергался обстрелу немцев из орудий и бомбардировкам с воздуха. Солдаты 5-й армии, удерживавшие этот участок фронта, терпели нужду в самом необходимом: не хватало боеприпасов и продовольствия.
       Недовольство, вызванное войной, охватило не только солдатские массы, но и самые широкие слои населения, что способствовало быстрому падению монархии в России.
       В связи с отречением Николая II от престола и образованием Временного правительства в Двинске происходили массовые митинги и демонстрации жителей города, а также солдат гарнизона. На фронте повсеместным явлением стало неповиновение солдат своим командирам, перевыборы офицеров и генералов, расстрелы наиболее реакционных офицеров.
       Бурные события на фронте и в тыловых частях поставили вопрос о том, какими методами удержать в повиновении солдат в новых условиях. Вся идеологическая работа Временного правительства была направлена на то, чтобы убедить солдат вести войну до победного конца.
       Еще до Февральской революции было запланировано крупное наступление на русском фронте, необходимое для «оздоровления войск» и демонстрации союзникам, что Россия в состоянии выполнить свои обязательства.
       В конце марта 1917 г. верховный главнокомандующий потребовал от командования 5-й армии усилить наступательные действия на двинском участке фронта. Однако военные операции были подготовлены плохо и стоили огромных жертв – русские войска терпели одну неудачу за другой. Во многом это объяснялось политической ситуацией в стране и настроениями в среде военнослужащих. Армия разваливалась, в воинских частях вспыхивали волнения, восставали целые полки, братания стали обычным явлением. Большую пропагандистскую работу в армии вели большевики.
       Командующий фронтом генерал Н. Рузский характеризовал Ригу и Двинск как несчастье Северного фронта, два распропагандированных гнезда.
       Летом 1917 г. шла подготовка наступления. Сам военный министр А. Керенский приезжал в Ригу и Двинск, чтобы повлиять на войска и уговорить солдат идти в наступление. «Вот сам и иди, а мы не пойдем», – отвечали солдаты. Генерал Брусилов в своей телеграмме А. Керенскому сообщал о «нежелании войск наступать».
       Обстановка складывалась крайне неблагоприятно для проведения намеченной операции. Как признавался генерал И. Данилов, из-за «внутреннего состояния» войска нельзя было считать подготовленными.
       И все же 23 июля 1917 г. началось наступление войск 5-й армии. Огромные массы солдат отказались выполнить приказ. Заняв первую линию окопов противника, они не стали продвигаться дальше и вернулись на исходные позиции. Германские войска столкнулись в третьей линии обороны лишь с горсткой русских солдат, пошедших вперед по зову Керенского «За свободу и революцию!», но не поддержанных «свободными полками», оставшимися сидеть в своих окопах и безучастно наблюдать их гибель.
       «Наступление Керенского» провалилось. Внезапности достичь не удалось, ибо оно не являлось тайной ни для кого. Но главная причина заключалась в нежелании солдат воевать. Часть мятежных полков была расформирована командованием, а около 13 тысяч солдат и офицеров были заключены в Двинскую крепость и городскую тюрьму. Самые активные приверженцы большевиков (869 человек) были отправлены в Москву и помещены в Бутырскую тюрьму. Они вошли в историю под именем «двинцев» как активные участники Октябрьского вооруженного восстания в Москве в 1917 г.
       В ноябре 1917 г. в Двинске была провозглашена советская власть, просуществовавшая в городе до 18 февраля 1918 г., когда в результате отказа Троцкого подписать мирный договор в Брест-Литовске германское командование начало наступательную операцию «Фаустшлаг» (удар кулаком). Двинск был оккупирован, а после падения Валки в руках немецких войск оказалась вся Латгалия.
       Германское правительство медлило с заключением мирного договора, стремясь захватить все новые территории. Лишь 3 марта 1918 г. был подписан Брестский мирный договор между Германией и Россией, с чрезвычайно тяжелыми условиями для последней.
       На оккупированной территории Латвии немцы вводили новые порядки:
       – были закрыты профсоюзные и просветительные организации;
       – помещикам возвращались конфискованные имения;
       – производились многочисленные реквизиции продуктов и фуража;
       – осуществлялась безжалостная вырубка лесов;
       – для отправки в Германию организовывался сбор цветных металлов, бумаги, резины, кожи, шерсти, льна, воска и даже костей;
       – рабочий день увеличился до 9-10 часов, до минимума упала заработная плата;
       – практиковалась система принудительных работ;
       – свертывалась торговля;
       – преподавание в школах велось на немецком языке;
       – жители были обложены тяжелейшими налогами, причем увеличивался размер старых налогов и вводились новые;
       – ограничивалась свобода передвижения: для каждой более или менее дальней поездки требовалось специальное разрешение;
       – в связи с нехваткой продовольствия была введена карточная система, причем выдача по карточкам постоянно сокращалась.
       Постепенно с улиц исчезли бродячие собаки и кошки, которых, по воспоминаниям очевидцев, с удовольствием ели германские солдаты-саксонцы.
       Военная разруха достигла высшей степени. Были разрушены многие дома, бoльшая часть жителей покинула родину. Развитая до войны промышленность была полностью разрушена. Остановилась и вся культурная жизнь.
       Население Двинска сильно сократилось и составило около 29 тысяч человек, т.е. почти в четыре раза меньше по сравнению с предвоенным 1913 г.
       После ноябрьской революции 1918 г. в Германии о продолжении войны со стороны Германии не могло быть и речи. Германия капитулировала. Был аннулирован Брестский мирный договор, означавший, что германские войска должны были убраться с оккупированных территорий, в том числе из Прибалтики.
       Воспользовавшись этими событиями, 18 ноября 1918 г. Народный Совет Латвии провозгласил независимую Латвийскую Республику.
       Немецкая оккупация Двинска продолжалась до 18 декабря 1918 г., когда город был захвачен войсками Красной армии.
       3 января 1920 г. город был освобожден совместными действиями польских и латвийских войск. Начался период мирного развития Даугавпилса в составе независимого Латвийского государства.
       1 Мировая война оставила глубокий след в истории человечества, в истории Латвийского государства, в истории нашего города. Это была одна из величайших трагедий ХХ в. Жертвы среди воюющих сторон, мирного населения, пострадавших от боевых действий, эпидемий, голода, холода и других бедствий военного времени, исчислялись десятками миллионов.
       Война явилась уроком для человечества в решении мировых проблем, что остается актуальным и в настоящее время

Людмила Жилвинска.

В этом году началась долгожданная реставрация даугавпилсской крепости. Многие объекты будут отремонтированы, многие здания поменяют профиль. Но все-таки реставрация не вернет крепости тот уникальный вид, которой она имела после окончания строительства.
Не вернется на свое место и Крепостной собор, некогда бывший доминантой всего города: блеск его куполов был виден за 30 километров, служа ориентиром для путешественников, а звон колоколов храма разносился на многие километры окрест, призывая христиан к молитве. Собор в крепости был самой заметной, самой видной ее частью. И в то же время он хранил многие тайны, раскрыть которые нам вряд ли суждено.

Вопросы строительства.

Точно неизвестны ни годы строительства собора, ни имя архитектора. Разные источники указывают следующие годы строительства храма: 1721, 1731, 1737-1746, 1737-1757, 1746-1769. По одной из версий, великий канцлер Польского королевства Ян Адам Борх 13 мая 1737 года собственноручно заложил первый кирпич собора. Возможно, он пригласил в качестве архитектора собора знаменитого Франческо Бартоломео Растрелли, который в то время строил в Лифляндии дворец для герцога Бирона.
Критики этой версии называют другие имена. По их мнению, автором проекта храма является либо итальянец Карло Франческо Ранделли, либо самый востребованный архитектор Великого княжества Литовского Иоганн Кристоф Глаубиц.

Внешний вид.

Двухсветный собор, построенный в виде базилики, был богато украшен скульптурой и живописью. Его освящение состоялось на Троицу, однако отделочные работы продолжались еще много лет. В украшении храма принимали участие известные мастера: живописцы Ю. Гулдлфингер и Василевский, резчики по дереву М. Шульц и И. Швилл. При строительстве Динабургской крепости иезуиты были удалены, а компенсация за принадлежащее им недвижимое имущество (здания и землю) составила 300 тысяч рублей — огромную по тем временам сумму. В 1811 году бывший иезуитский костел был передан Военному ведомству для преобразования его в православный храм.
Инженеры, занимающиеся этим вопросом, первоначально хотели разобрать две высокие четырехугольные башни, однако от этой идеи пришлось отказаться в виду необходимости сохранения исторического облика здания. Поэтому на башнях были установлены маленькие главки, увенчанные православными крестами, сделан внутренний и внешний ремонт, а также полностью заменена протекавшая крыша.
В материалах, посвященных собору, часто упоминается о «железных часах», установленных в левой башне, и колокольне в правой башне, сохранившей старые, еще иезуитские колокола в 120, 20 и 10 пудов. В 1833 году к ним добавился еще один большой колокол, повешенный здесь по указанию императора Николая I. Его украшала надпись «Вылит из орудий, отобранных у польских мятежников».
Вероятно, идея сохранения исторического облика здания принадлежала лично императору Николаю I, который стал автором внутренней реконструкции храма, пожертвовав на это 10 тысяч рублей собственных средств. Затем Его Величество лично утвердил план иконостаса. Предполагается, что иконы написал архитертор-художник А. Перминов. Две иконы в иконостасе принадлежали кисти известного художника Иванова.
Исторические сведения рисуют нам интерьер храма как поражающий «посетителей своею колоссальною поместительностью и высотою, обилием света и изящною отделкою орнаментов». Также упоминаются «8 великолепных колонн коринфского стиля, в нижней части которых зиждутся на пьедесталах еще по 4 малых колоннки, придающих собору еще более грандиозный колорит; прекрасно устроенные хоры и горнее место, представляющее собою вид часовни с портиками и 4-мя искусно украшенными колоннами вверху и внизу».

Таинственные казематы.

О подземной части храма точных сведений не сохранилось. Сомнения не вызывает лишь значительная толщина фундамента. Исследователи, проводившие обследование подземелий в послевоенное время, говорят о «тоннелях, галереях и лабиринтах». Другие источники дополняют этот перечень «тупиками и колодцами».
Однако, скорее всего, «колодцы» являются лишь частью гидротехнических сооружений, служащих для сбора грунтовых вод, а «тупики» и «скрытые переходы» есть не что иное, как крипта.
Известно также о подземном ходе, ведшем от собора к коллегиуму, находившемуся неподалеку. О других подземных коммуникациях версии расходятся: от полного отрицания наличия подземного хода, до целых трех. При этом, по одному из них, якобы, можно было на тройке лошадей проехать под рекой от предмостных укреплений в подвал храма, чем и воспользовался с разрешения начальства некий поручик, спешивший во время проливного дождя на венчание в Крепостной собор.

Новое преобразование.

В 1817 году собор был освящен во имя Рождества Христова, и для него был прислан антиминс, освященный Епископом Могилевским Даниилом. Боковой придел был посвящен Покрову Пресвятой Богородицы. В 1827 году крепостной собор, состоявший до этого времени в ведении епархиального начальства, перешел в ведение обер-священника армии и флота. На следующий год после этого события (в 1828 году) была окончательно закончена переделка храма.
По всей видимости, после переоборудования собора, деньги на его новую реставрацию больше не выделялись. Подтверждением тому служит сообщение о посещении собора в 1895 году Преосвященнейшим Александром, Епископом Полоцким и Витебским. «Здание собора в высшей степени величественное, но, к сожалению, давно не ремонтировалось, так что местами стены его совершенно обнаружились от штукатурки», — сообщают «Полоцкие Епархиальные ведомости».
За годы Первой мировой войны и революции «собор пришел в запустение: через разбитые окна проходил снег и дождь, крыша давала течь», — пишет историк С. П. Сахаров. После создания Латвийской республики в крепости разместился латышский гарнизон.
Храм был вновь отремонтирован (в том числе, на нем заменили кресты, а на хорах — установили орган) и освящен уже как лютеранский. Левый придел был отдан католикам, а правый — по просьбе бывшего настоятеля храма прот. Августина Петерсона (будущего Митрополита) — передан православным из числа военных, насчитывающим до 100 человек. 28 ноября 1926 года о. Августин освятил православный придел в честь Святой и Живоначальной Троицы.

Разрушение.

По общеустоявшемуся мнению, храм был поврежден 27 июля 1944 года, при отступлении немецкий войск. В качестве основных причин указываются бомбежки, а также взрыв заминированного собора отступающими немецкими частями. В подвале храма были обнаружены многочисленные человеческие кости, поэтому есть предположение, что немцы взорвали собор вместе с последними узниками концлагеря. Освидетельствование этих останков осуществлялось советскими военными примерно в 1947 году в присутствии тогдашнего настоятеля Борисоглебского собора протоиерея о. Иоанна Дубакина.
Что касается взрыва собора, то нашлись свидетели, которые, якобы, своими глазами видели, как две соборные башни «словно подпрыгнули, а потом рассыпались на мелкие осколки». Этой версии противоречат слова местного жителя Юрия Чертова, который во время немецкой оккупации жил в Даугавпилсе. По его словам, после того, как город заняли советские войска, лишь одна из двух башен собора была наполовину разрушена. Юрий Александрович возражает против того, что немцы взрывали собор, так как в рижском архиве хранится документ с перечнем объектов в Даугавпилсе, которые планировалось взорвать при отступлении: крепостного собора в этом списке нет.

Окончательная ликвидация.

В 1951 году специальная комиссия, обследовавшая развалины храма, пришла к выводу, что восстановить здание не представляется возможным, так как оно не имеет ни хозяйственной, ни архитектурной ценности. Разбор завалов целиком и полностью лег на плечи тогдашних курсантов авиационного училища, разместившегося в крепости.
По словам полковника Петра Агафонова, бывшего первого замначальника училища, для облегчения разбора развалин их периодически взрывали, но так как рядом находился штаб, взрывы делали маломощные, не дававшие больших результатов. Затем руины стали разбирать вручную, используя компрессоры.
Для уборки мусора начальник училища Пелюцкий придумал следующее: перед обедом каждый курсант должен был наполнить кирпичами и обломками вещмешок, отнести его ко рву и высыпать. Теми же обломками засыпали и все огромное подземелье собора. Кирпичи также дробили в крошку для посыпки дорожек.
Зачистка территории была произведена до фундамента. Так Даугавпилс потерял памятник, который на протяжении двух столетий был впечатляющим акцентом городской панорамы.

Раскопки.

В 2004 году науенская фирма ALTE приобрела в собственность территорию, где некогда находился собор и здание коллегиума. Получив разрешение на поиск только места входа в собор, работники фирмы стали откапывать весь фундамент. Поскольку раскопки противоречили выданному разрешению и велись без соблюдения надлежащих правил, они были прекращены, а выкопанная траншея — засыпана. Через 2 года данный земельный участок был передан в пользование SIA Remarks nekustamie īpašumi. На этом история самого загадачного храма Даугавпилса приостанавливается. Надолго ли?

D-fakti.lv

Источник - http://www.pravoslavie.lv/index.php?newid=3396

Со второй половины 19-го века, после постройки Риго-Орловской железной дороги, начали осваиваться земли по ту сторону дороги. На холме вдоль железной дороги начала застраиваться улица, получившая название Варшавская. Улица начиналась у тракта Динабург – Петербург (потом Шоссейная улица, ныне 18 Новембра) и шла на запад до Херсонской (ныне Ятниеку). Это была будущая улица религиозных храмов, учебных и медицинских заведений, общественных организаций и промышленных предприятий.
В 1924 году улица стала называться по-латышски - Варшавас (Varšavas). В 1963 году она была переименована в улицу имени первой женщины-космонавта Валентины Терешковой (Tereškova), а в 1989 году было восстановлено ее прежнее название Варшавас.
В 1871 году по левой стороне Варшавской улицы на холме между Шоссейной и Дворянской улицами (ныне это часть улицы Пушкина) начал действовать православный храм – железная церковь, которая была освящена в честь святых апостолов Константина и Елены. Железная церковь в 1904 году была разобрана и отвезена в Ерсику.
На этом же холме в 1904-1905 годах был сооружен великолепный православный храм Гарнизонный собор – Борисо-Глебский собор, для нужд расквартированных в Двинске воинских частей. Храм был освящен 15 ноября 1906 и по сей день является украшением города.
Вот как об этих событиях вспоминает живший в детстве напротив этих храмов русский писатель Леонид Добычин в своей книге «Город Эн»: «Этой осенью мы переехали на другую квартиру… Из дома теперь нам видна была площадь, на которой учили солдат. В уголке ее, окруженная желтой акацией, была расположена небольшая военная церковь…» «Церковь, в которую так охотно ходила Корманова, когда здесь был монах, оказалось, могла разбираться. Ее развинтили и отослали под Крейцбург (ныне Крустпилс), где часть латышей была православная. Вместо нее теперь должен был строиться «гарнизонный собор». «К октябрю уже кончили строить собор. В именины наследника проходило его освящение». «Снег выпал. Кондратьева прикатила с Андреем по новой дороге и полюбовалась из окна на гарнизонный собор».
В 1932-1933 годах на Варшавской улице №26 был сооружен храм для евангельских христиан (баптистов), получивший название «Белая церковь». Открытие храма состоялось 1 октября 1933 года. Сложна судьба этого храма: в 1940 году в этом здании разместился штаб рабочей гвардии. В 1950-х годах здесь находился кинотеатр «Победа», потом оно было передано медицинскому училищу. В 1970-х годах здание было перестроено, надстроен третий этаж, пристроено новое здание. В 1993 году было восстановлено право христиан-баптистов на их храм, церковь и медицинское училище разместили под одной крышей.
Первым медицинским заведением на Варшавской улице, видимо, была Двинская евангелическая больница с амбулаторией, которая размещалась в каменном одноэтажном доме №3 Воскресенских. Больница с амбулаторией открылась во второй половине 19-го века и просуществовала до Первой мировой войны. После войны - жилой дом, во время Второй мировой сгорел, потом перестроен в двухэтажный жилой дом.
В комплексе зданий по улице Варшавской №43 (по железной дороге дома №69), построенных в начале 20-го века для нужд Риго-Орловской железной дороги, в 1912 году разместилась больница Северо-Западной железной дороги на 100 коек. В 1920-30–х годах в этих зданиях находилась больница Красного креста, в 1940 году на этой базе была создана 2-ая городская больница. В 1944 году здесь разместился военный госпиталь, в 1945 году – хирургическая больница в 1950-х годах – родильный дом, в начале 21-го века – противотуберкулезный диспансер.
После Второй мировой войны на этой улице открылись разные медицинские заведения: в доме №48 детская поликлиника железной дороги (ныне здесь городской Центр занятости), в доме №24 дом санитарного просвещения, санитарно-эпидемическая станция города (СЭС) и др., в комплексе зданий №26 медицинская школа (училище).
В доме №45 находилось до 1974 года железнодорожная больница с поликлиникой, в 1970-1980-х годах гинекологическое отделение родильного дома.
В доме №16 на углу Житомирской улицы (ныне улица Миера) в 1889 году было открыто четырехклассное городское училище с ремесленными классами. В этом доме 18 сентября 1922 года открылась белорусская государственная гимназия, которая просуществовала до 1935 года. В этом же доме в начале 1930-х годов размещался белорусский театр.
В числе первых учебных заведений на Варшавской улице было также еврейское ремесленное училище, которое разместилось в 1901 году в доме №21, в комплексе зданий по проекту инженера Я.Л. Мовшензона. Училище выпустило более тысячи специалистов, и просуществовало до 1940 года. После Второй мировой войны в этом комплексе зданий, но уже под №23, разместились разные ремесленные училища.
В доме №30 Новаковского, построенного в начале 20-го века, размещалось третье четырехклассное начальное училище. В 1930 году дом был выкуплен польскими организациями и получил название «Польский дом». После Второй мировой войны до 1990-х годов в этом доме находилось строительные организации треста "Балттрансстрой", потом был возвращен культурно-просветительскому обществу «Промень».
В доме №20 в 1920 году открылась частная русская четырехклассная школа, которая через три года была преобразована в городскую гимназию №2, а с 1935 года там была 11-я основная городская русская школа, просуществовавшая до Второй мировой войны.
В доме №2 в 1935 году разместилась II Даугавпилсская государственная гимназия, образованная на основе белорусской, польской и русской гимназий, просуществовавшая до начала 40-х годов. После войны здесь находилась 7-я железнодорожная школа. С конца 1960-х годов школа была преобразована в 10-ю городскую среднюю школу, которая здесь находилась до 1984 года. После реконструкции в этом доме разместился учебно-производственный комбинат №1. С 1990-х годов здесь находится Польская средняя школа им. Юзефа Пилсудского.
В доме №70 в 20-30 годах находилась латышская государственная основная школа, а после войны здание использовалось разными школами. В здании №45 в 1990-х годах разместилась 17-я средняя школа.
Одним из первых промышленных предприятий на этой улице был дроболитейный завод, открытый, видимо, в 1883 году в комплексе зданий №28, предприятие существует по сей день.
Во второй половине 19-го века при Риго-Орловской железной дороге были открыты Динабургские стрелочно-крестовинные мастерские, преобразованные после Второй мировой войны в отдельные предприятия по улице Варшавас №47, ликвидированные в 1958 году.
На этом месте был сооружен завод по производству железобетонных шпал, который под разными названиями действует и сейчас.
Вот такова довольно длинная история этой короткой улицы.

Гесель Маймин, "D-fakti.lv"

На перекрестке улиц Варшавас и Ятниеку в 1860-70 годы находился т.н. "старый СПб - Варшавский вокзал". Здание не сохранилось, там теперь цех ремонта вагонного депо. Осталось одно строение, в котором когда-то был энергоучасток железной дороги, а в последнее время столярная мастерская частной фирмы.
Ничего не сказано об армейском прошлом многих зданий на этой улице (комментарии мои).